Антоний Оссендовский - Ленин

В это время он, преследуемый изгнанник, думал спокойно, холодно, без порывов и мечтательности о вещах обычных, появившихся из земли, а также ее слез, уже в минуту появления оплодотворенных через глухую, немую и слепую ненависть; перебрасывал мосты над пропастями; подрывал грозные крепости, вводил в заблуждение и влек за собой по ложному пути тысячи врагов.

Здесь, слушая плески быстрого течения Енисея, интуитивно чувствуя каждое вздрагивание могучих сил первобытной природы, шепоты теней, выходящих из-под красных камней с древних кладбищ, понимал, что среди борцов за судьбу угнетенных, призванных к строительству новой жизни, он был единственным, который располагал силой, волей и умением вождя.

Он мог погибнуть за решеткой тюрьмы, на виселице, от пули или на повторном далеком изгнании? Было бы это бессмысленной расточительностью сил, необходимых для великой цели!

Пришел к выводу, что не может оставаться в России – лакейской, темной, царской, неподвижной, как гниющий заросший ряской, водяными растениями и камышом пруд. Жаждал свободы, свежего ветра, свободы движения, глубокого дыхания и ничем не связанного действия.

Знал, что после ссылки его в Сибирь и после ареста воспитанных им учеников партия быстро клонилась к упадку. Ничего в ней не делалось; с трудом поддерживалась связь между оставшимися членами. Мелкая кропотливая работа над просвещением давала ничтожные результаты. Он чувствовал себя призванным для великого дела.

«Крушу скалы, пользуясь молотком для домашнего пользования, – думал он с горечью, – а в это время нужен молот. Тяжелый, сильный и сокрушительный! Была бы им большая российская газета, издаваемая за границей и распространяемая регулярно тайными каналами в России. Знаю, что будет она разрушающим и созидающим молотом, чувствую себя в силах взять его в руки и нанести им безошибочные удары».

С этой минуты изгнание его тяготило. Перестал спать, есть, ходил молчаливый и неспокойный, терзаемый горячкой работы и выполнения обдуманного плана.

С таким скрытым намерением, после окончания времени принудительного пребывания в Сибири, вернулся он в Петербург, оставивши жену в Уфе. Разъезжал по столице, выпытывал подробно состояние партии и настроения в революционных кружках, советовался с известными вождями социалистического движения и, поняв все, написал жене короткое письмо: «То, о чем думал я, глядя на минусинские степи и могучее течение Енисея, осуществимо или должно скоро осуществиться. Выезжаю за границу. Жди письма, после которого сразу же приезжай».

Ульянов уже видел перед собой созданный в мечтах молот, похожий на молот Тора, выковывавшего острые дротики, щиты, панцири и мечи, разбивающие горы и головы врагов, бросаемых в мрачной Вальхаллу, откуда нет возвращения во веки веков.

Молот этот крушил и валил нагроможденные скалы противоречий, но, будучи инструментом уничтожения, не мог строить.

«Сперва сломать старье, уничтожить, искоренить, а позднее создавать новое!» – думал Ульянов, сжимая зубы и щуря раскосые глаза.

В одной из маленьких пивных, которых сотни в предместьях Мюнхена, у столика около окна сидела скромная нарядная дама с серьезным, сосредоточенным лицом. Перед ней стояла кружка пива. Не прикасалась к ней, однако. Нетерпеливо поглядывала на часы. Явно кого-то ждала.

Часы над стойкой пробили одиннадцать часов.

В данный момент двери открылись, и в полутемное помещение вошел небольшой, плечистый мужчина в сером пальто и помятой мягкой шляпе. Осмотрелся внимательно. В этот час в пивной, где обычно собирались рабочие, никого не было.

Вошедший гость повернул раскосые глаза в сторону одинокой фигуры женщины в черном плаще и подошел к столику.

– Бахарев? – буркнул он.

Утвердительно кивнула головой. Мужчина уселся и вопросительно оглядел незнакомку.

К столику приблизился хозяин пивной.

– Светло? Темно? – задал он обычный вопрос.

– Пожалуйста, чашку кофе, – ответил гость.

Немец пошел в кухню, пыхтя трубкой.

– Доктор Иорданов? – спросила женщина.

– Йорданов…

– Вы издаете призывающую к борьбе за справедливость газету «Искра»?

Минуту колебался, но кивнул головой и шепнул:

– Допустим, что да, но что из этого следует?

Она сразу же отвечала:

– Хочу дать значительную сумму на издательство. Знаю, что редакция имеет постоянные финансовые хлопоты, типичные, впрочем, для нелегальных газет за границей, итак?..

Мюнхен. Центр города.

Открытка. Конец XIX века

Умолкла, так как приближался кельнер, несущий большую чашку кофе. Когда он отошел, продолжила дальше:

– Объясню все! Я сестра Бахарева, повешенного за организацию покушения на Николая II. Хочу мстить… но не царю, так как это ни к чему не приведет. Зло не только в царе. Не один, так другой. Весь строй виноват…

Человек с раскосыми глазами слегка усмехался и слушал.

– В «Искре» вы ведете борьбу с эсерами, называя их трусами, романтиками, мелкими буржуями. Так есть в действительности! Я знаю их хорошо! «Искра» опровергла теорию легальных социалистов, неотвратимо стремящихся к оппортунизму и подчинению буржуазным идеалам. В это время ваша газета стократно права, доказывая, что нет у них ни минуты для потери времени в создании настоящей партии социалистической и революционной, которая в самом тяжелом периоде должна начать борьбу против царизма, буржуазии и ее помощников среди эсеров, демократов и либералов!

– Гм, гм, – буркнул доктор Йорданов. – Вы действительно внимательно читали статьи «Искры», однако, не понимаю, что это имеет общего с намерением совершения мести за смерть террориста Бахарева,?

– Хочу разбить, уничтожить эсеров, посылающих на смерть пылкие головы, в то время как сами скрываются и дальше обманывают людей! – вспыхнула женщина.

– Та-ак? – протянул он, внимательно приглядываясь к незнакомке и следя за выражением ее лица. – Гм… предложение для обсуждения… должны, посоветоваться в своей группе.

– Мартов, Потресов, Засулич не будут, наверное, против, – начала она.

– Вы, как вижу, хорошо знакомы с составом руководителей «Искры», – заметил он с иронией.

– О да! – отозвалась она живо. – Ношусь издавна с намерением договориться с вами.

– Какие условия? – прервал он вопросом.

– Сразу могла бы распорядиться суммой в три тысячи марок… Требую, однако, допуска меня как постоянной сотрудницы. У меня хороший стиль, образованна… Закончила высшие курсы профессора Петра Лесгафта в Петербурге.

– Как вас зовут? – спросил он спокойно, окидывая ее мягким взглядом.