Антоний Оссендовский - Ленин

– Этот пьющий нашу кровь мучитель, притеснитель не хочет слушать! Говорит, что эта сука сама кобеля искала, пока не нашла.

– Ой, нет! Клянусь Матерью Пречистой, нет! – крикнула девушка. – Я его полюбила, а он обещал в церковь, к алтарю вести. Я не…

Тяжелый удар упал ей на грудь, аж охнула.

– Ты, сука, ты нищая, тряпка, ты блудница подлая! – повторял крестьянин и бил, не выбирая места, пиная ногами и брызгая омерзительными словами.

– Что же ты делаешь, зверь! – бросилась на него с криком жена. – Убьешь девку…

Мужик схватил бабу за волосы, выволок из хаты и, отломивши кусок дерева, начал колотить ее по хребту, бокам и голове.

Она выла ужасно:

– Люди добрые! Спасите! Убивает! У-би-ва-ет!

Из соседних хат выбежали бабы, а за ними медленным шагом выходили мужья. Окружили Халина кругом и смотрели внимательно, спокойно. Маленький Ульянов не заметил никакого волнения и сочувствия на темных загорелых лицах крестьян. Мужчины поглядывали скорее с интересом и злобностью, женщины вздыхали и с притворным испугом закрывали глаза руками.

Сережка засмеялся тихо.

– Люби жену, как душу, а тряси, как грушу, – шепнул он словами пословицы. – Этот только трясет!

– Помогите соседке, а то Павел заколотит ее до смерти! – крикнула старая крестьянка.

– Не наше дело! – парировал серьезным голосом староста. – Жена два раза в жизни самой дорогой бывает: когда вводишь ее в дом и когда провожаешь до могилы. Ничего это! Научит Павел бабу и спокой будет!

Однако крестьянин впадал всё в большую ярость. Ругаясь, отбросил от себя полено, которым бил женщину, и наклонился за тяжелой дубиной.

Староста подошел к нему и произнес примирительным голосом:

– Ну, хватит, хватит уже, сосед, Павел Иванович. Сделали свое, смотрите: баба вся в крови и уже встать не может. Хватит!

Халин поднял на него угрюмые, бешеные глаза, вдруг успокоился и почти со слезами начал жаловаться:

– Не уберегла девки, мерзавка! Что мне теперь делать? Буду ублюдка кормить! Пятьдесят рублей старый злодей Милютин не хочет заплатить. Уж я ему осенью, когда амбар будет полон зерна, «красного петуха» пущу в его берлогу, засвечу господину высокородному, благородному зарево в глаза, ей-Богу! Не забудет меня!

– Нехорошо болтаешь, сосед! – увещевал его один из крестьян – Не дай Боже, такие слова дойдут до полиции! Сгниешь в тюрьме, не иначе!

Хозяин еще жаловался и грозился. Этим воспользовалась лежащая на земле окровавленная баба, встала со стоном и пошла в хату. Соседи, обсуждая грех девушки и слушая жалобы крестьянина, забрали его с собой.

– Побегу домой, а то нужно скот напоить, – молвил Сережка и направился домой.

Володя не двигался с места. Подслушивал, что делается в избе.

Женщины вместе плакали навзрыд и жалобно голосили. Умолкли, однако, и немного погодя начали говорить что-то между собой, шепотом, как бы устраивали заговор. Скоро из хаты вышла девушка. Под мышкой она несла толстый сверток полотна и желтый с голубыми цветами платок.

Мальчик чувствовал голод, но не покидал своего тайника. Видел, как Павел возвращается домой. Шел он, шатаясь, болтал сам с собой, размахивал руками. Пробовал даже запеть и плясать, но закачался на ногах и чуть не рухнул на землю. Вошел в почти бессознательном состоянии домой, где избитая, покалеченная жена быстро уложила его на постель и стянула ботинки. Володя слышал, как пьяный мужик храпел и сквозь сон выкрикивал проклятия.

Крестьянка подошла к калитке и выглядывала кого-то нетерпеливо. Услышавши шаги со стороны сада, собрала несколько камней, лежащих на подворье, и положила под стену дома, подальше от окошка.

Приблизились к ней две женщины. Одна была Настька с выступающим из-под фартука животом, заплаканная и испуганная; другая – маленькая сгорбленная старушка, деревенская знахарка. Ее желтое изборожденное черными глубокими морщинами лицо имело сосредоточенное выражением. Черные, круглые, как у птицы, глаза бегали беспокойно.

– Освободи, тетка, девушку от ребенка! – шепнула крестьянка. – После жатвы принесу серебряный рубль! Клянусь Христом!

– Спешите, спешите! – бурчала знахарка, засучивая рукава.

Мать помогла Настьке улечься на камни. Лежала так, что живот выпирал, словно раздутое туловище коня, который пропал три дня назад и лежал в лесу, где гниющие объедки грызли собаки.

Старушка поискала около одежды девушки и буркнула:

– Ну дай, соседка, доску…

Крестьянка принесла тяжелую широкую доску, на которой стирали белье. Знахарка, выкрикнувши непонятные слова заклятий, подняла ее и изо всей силы ударила лежащую по животу. Раздался сдавленный стон и тихий плач, а после него последовали новые удары.

Длилось это долго. Стоны, скрежет стиснутых зубов и глухие отзвуки ударов.

Девушка ужасно вскрикнула и замолчала.

– Уже… – буркнула старуха. – Принеси теперь воду и церковную свечку!

Бормоча заклятья, брызгала она на неподвижную Настьку воду и ходила вокруг со свечкой в руке, повторяя без перерыва:

– Господи, смилуйся! Господи, смилуйся!

Мать склонилась над лежащей девушкой и внезапно отбежала, протирая испуганные глаза, хватаясь за волосы и шепча:

– Тетка Анна, Настька мертвая… Настька мертвая!

Упала на землю и билась головой о стену. Где-то недалеко заиграла гармоника. Веселые высокие ноты бежали в поспешности, догоняя друг друга и резвясь.

Молодой беззаботный голос напевал:

Вся деревня собралась перед домом Халина. Белый гроб, сбитый наскоро из строганных досок, стоял на двух табуретах в правом углу хаты. На полке с черными закопченными иконами горела восковая свеча.

Молодой поп, маленький, худой, в потрепанной сутане и старой ризе из черного бархата отправлял молитвы. Пел сухим голосом, как если бы всей силой воли сдерживал боль. Голубые глаза все время заволакивались слезами, сильно сжимал он в бледной руке крест и, тяжело отдуваясь, пел оборванные слова молитв.

Не смотрел на толпящихся вокруг крестьян. Прятал глаза под опущенными веками. Время от времени бросал взгляд на умершую Настьку. Видел ее заостренный нос, морщинки боли около уст и один мутный, не закрывшийся полностью глаз. Тогда внезапно прекращал пение, со свистом втягивал воздух и сильней впивался худыми пальцами в металл креста.

Богослужение закончилось. Прозвучали ужасные, рыдающие слова:

– Упокой ее, Господи, в приращении святых Твоих!

Мужики вынесли Настьку и двинулись быстрым шагом на кладбище, где паслись оставленные без присмотра коровы, а собаки бегали среди хвостов запутанных зарослей ивняка и вьюнков. Над могилой девушки быстро вырос маленький холмик из желтой глины, и над ним белый деревянный крест без надписи.