Коллектив авторов - 12 историй о любви

– Батюшка! – окликнула его одна из них, показывая ему знаком, чтоб он приблизился.

– Да замолчи же, Лиенарда! – обратилась к ней ее соседка, хорошенькая, свеженькая и расфранченная по-праздничному женщина. – Разве ты не видишь, что это не духовное лицо, а светское? Значит, его следует называть не «батюшка», а «господин».

– Господин! – окликнула его Лиенарда.

– Что вам угодно, барышни? – спросил незнакомец, поспешно подходя к загородке.

– Ничего… – ответила Лиенарда, сконфузившись.

– Вон она, соседка моя, Жискетта Ла-Женсьен, хотела что-то сказать вам.

– Что ты выдумываешь? – произнесла та, покраснев в свою очередь. – Лиенарда назвала вас батюшкой, а я только сказала ей, что к вам следует обращаться со словом «господин».

И обе молодые девушки потупили глаза. Собеседник их, который, очевидно, был не-прочь вступить с ними в разговор, глядел на них и улыбался.

– Итак, вы, барышни, ничего не имеете сказать мне.

– Нет, нет, ничего… – ответила Жискетта.

– Ничего! – повторила Лиенарда.

Высокий, белокурый молодой человек уже повернулся было, чтоб уйти, но тут обеим молодым девушкам стало жаль отпустить его, не вступив с ним в разговор.

– Господин, – затараторила Жискетта, со стремительностью прорвавшейся плотины или решившейся на отчаянный крик женщины, – вам, значит, знаком тот солдат, который будет играть роль Богородицы в мистерии?

– Вы желаете сказать – роль Юпитера? – переспросил неизвестный.

– Ну, да, да, – Юпитера! – сказала Лиенарда, – она сболтнула зря… Так вам знаком Юпитер?

– Мишель Жиборн? – ответил неизвестный. – Как же, сударыня, знаком.

– А славная у него борода! – продолжала Лиенарда.

– А красиво будет то, что они станут представлять? – робко спросила Жискетта.

– Очень красиво, сударыня! – ответил неизвестный без малейшего колебания.

– А что же именно они представят? – снова вставила свое слово Лиенарда.

– Они представят нравоучительную пьесу: «Премудрый суд Пресвятой Девы Марии», сударыня.

– А! вот как! – сказала Лиенарда.

Снова наступило молчание. Неизвестный прервал его:

– Это совершенно новая пьеса, которая еще ни разу не была представлена.

– Значит, это не та же самая, – заметила Жискетта, – которую представляли два года тому назад, в день прибытия г. легата, и в которой три красивые девушки изображали…

– Сирен, – подсказала ей Лиенарда.

И притом совершенно голых… – добавил молодой человек.

Лиенарда стыдливо опустила глаза; Жискетта, взглянув на нее, последовала ее примеру.

– Да, то было занятное представление! – продолжал молодой человек, улыбнувшись. – Нынешняя же пьеса сочинена нарочно для принцессы Фландрской.

– А будут петь пастушеские песни? – спросила Жискетта.

– Что вы, что вы! – сказал незнакомец, – это в мистерии-то! Не нужно смешивать различного вида театральных ь представлений. Вот если б это был фарс – ну, другое дело.

– А жаль… – заметила Жискетта. – В тот раз представляли возле фонтана каких-то диких мужчин и женщин, которые боролись между собою и образовывали различные группы, распевая при этом пастушеские и любовные песни.

– То, что прилично для легата, – довольно сухо ответил незнакомец, – неприлично для принцессы.

– А возле них, продолжала Лиенарда, – музыканты играли на разных инструментах.

– А для публики, – перебила ее Жискетта, – были устроены три фонтана, из которых били вино, мед и молоко, и всякий мог пить, что хотел.

– А недалеко оттуда, возле церкви Троицы, – продолжала Лиенарда, – представлялись страсти Христовы в лицах, но без речей.

– Да, да, помню! – воскликнула Жискетта. – Христос на кресте посредине, а два разбойника по бокам.

Тут девушки, воодушевившись при воспоминании о прибытии легата, стали говорить обе вместе.

– А еще дальше, у ворот Маляров, было несколько лиц в богатых костюмах.

– А у фонтана св. Иннокентия охотник преследовал лань, и собаки лаяли, трубили в трубы!

– А около боен показывались эшафоты, которые были возведены в Диеппской Бастилии.

– Да, и как только легат проехал, – помнишь, Жискетта? – у всех англичан поотрезали головы!

– А около ворот Шатлэ тоже было много очень нарядных особ!

– И на Меняльном мосту также, к тому же все перила его были обиты сукном!

– А когда легат проехал, на мосту выпустили из клеток более двух сот дюжин разного рода птиц. Как это было красиво, Лиенарда!

– Ну, а сегодня будет еще покрасивее! – перебил расходившихся женщин собеседник их, которому, по-видимому, наконец, надоела их болтовня.

– Так вы обещаете нам, что эта мистерия будет хороша? – спросила Жискетта.

– Без сомнения! – ответил он, и затем прибавил с некоторою напыщенностью: – Сударыня, я – автор ее.

– Неужели? – воскликнули девушки в один голос, даже разинули рты от удивления.

– Верно, верно! – ответил поэт с некоторой чванливостью, – мы поставили мистерию вдвоем: Жан Маршань поставил будку и, словом, сделал всю плотническую работу, а я сочинил пьесу. Мое имя – Пьер Гренгуар.

Автор «Сида» не мог бы произнести с большей гордостью: «Я — Пьер Корнель».

Читатели наши могли заметить, что должно было пройти уже не мало времени с той минуты, когда злосчастный Юпитер убрался за свой занавес, и до тех пор, когда автор новой мистерии таким неожиданным разоблачением поразил наивных Жискетту и Лиенарду. Странное дело, – вся эта толпа, еще за несколько минут столь бурливая, спокойно и терпеливо ждала исполнения данного ей комедиантом обещания. Это еще раз доказывает справедливость той старой, но вечно новой истины, что лучшее средство для того, чтобы заставить публику терпеливо ждать, – это уверить ее, что сейчас начнется.

Однако школяр Жан не дремал.

– Эй, вы! – вдруг закричал он среди всеобщего спокойного ожидания, сменившего прежние проявления нетерпения: – Юпитер, и как вас там всех, чертовы фигляры! Что вы насмехаетесь над нами, что ли? Начинайте же, или мы снова начнем!

Этот возглас, по-видимому, подействовал. Из-под помоста раздались звуки музыки; занавес приподнялся, и из-за него вышли четыре особы, с размалеванными и нарумяненными лицами, влезли по крутой, приставленной к помосту, лестнице и, взобравшись на него, выстроились в ряд перед публикой и отвесили ей по низкому поклону. Затем музыка смолкла, и началось представление мистерии.

Четыре действующих лица, удостоившись, в благодарность за свои поклоны, громких рукоплесканий, начали разыгрывать, среди благоговейного молчания, пролог, от которого мы с удовольствием избавим читателей наших. К тому же, – как оно, впрочем, случается и в наши дни, – публику пока занимали более костюмы актеров, чем то, что они говорили, и она была права. Они все четверо были одеты в мантии, наполовину розовые, наполовину белые, отличавшиеся между собою только достоинством материи: одна была бархатная, другая – шелковая, третья – шерстяная, четвертая – полотняная. Один из актеров держал в правой руке шпагу, другой – два золотых ключа, третий – весы, четвертый – заступ; а для того, чтобы помочь тугому воображению, которое по этим атрибутам не сумело бы угадать, что они обозначают, на подоле бархатной мантии было вышито большими черными буквами: я – дворянство; на шелковой мантии: я – церковь, на шерстяной: я – торговля, а на полотняной: я – труд. Мантии духовенства и рабочего были короче остальных двух, и изображавшие их лица имели на головах береты, а мантии дворянства и купечества были длиннее и на головах актеров были шапки.