Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 1

– О ты, кто бы ты ни был, пророчащий мне столько счастья, холю тебя, попроси от моего имени мудрого чародея, на которого возложены заботы о моих делах, чтобы он не допустил меня погибнуть в тюрьме, в которой меня теперь увозят, пока я не увижу совершения таких радостных, таких несравненных обещаний. Да будет так, и я стану считать небесными наслаждениями муки моей тюрьмы, истинной отрадой – отягчающие меня цепи, и эта досчатая постель, на которую меня положили, покажется мне не суровым походным ночлегом, но сладостнейшим и счастливейшим брачным ложем. Что же касается общества моего оруженосца Санчо Панса, которое должно утешать меня за это время, то я питаю слишком сильное доверие к его честности и преданности, чтобы опасаться, что он покинет меня в моей доброй или злой судьбе; потому что если даже, вследствие немилости моей или его звезды, я и не сумею дать ему обещанный мною остров или что-либо другое равноценное, то жалованье его, по крайней мере, не пропадет ни в каком случае, потому что в сделанном уже мною завещании я написал, чтобы ему заплатили жалованье хотя и не в том размере, какого стоили бы его преданность и многочисленные заслуги, но, по крайней мере, в том, какой доступен для моих слабых средств.

Выслушав эти слова, Санчо почтительно поклонился рыцарю и поцеловал его обе руки, потому что поцеловать одну руку было невозможно, так как они были связаны вместе. Затем привидения, подняв клетку на плечи, взвалили ее на телегу.

Увидав себя запрятанным в клетку и взваленным на телегу, Дон-Кихот сказал:

– Много прочитал я серьезных и достоверных историй странствующих рыцарей, но никогда мне не приходилось ни читать, ни видать, ни слыхать, чтобы очарованных рыцарей возили так медленно. Обыкновенно их всегда с необыкновенной быстротой мчат по воздуху на темном облаке, или на огненной колеснице, или на каком-нибудь гиппогрифе; но везти в телеге, на волах, великий Боже! И – меня это страшно смущает. Но, может быть, в наши времена правила очарований так же, как и рыцарские, – другие, чем прежде, и так как я новый рыцарь и первый воскресил уже забытое звание странствующего рыцарства, то, может быть, для меня изобрели новые виды очарования и новые способы перевозки очарованных. Как ты об этом думаешь, мой сын Санчо?

– А не знаю, как я думаю, – ответил Санчо, – я ведь не читал столько странствующих писаний, как ваша милость; только осмелюсь уверить вас и поклянусь вам, что эти привидения не совсем православны.

– Православны! – воскликнул Дон-Кихот, – как могут они быть православны, когда они демоны, принявшие фантастические тела, чтобы обделать свое дельце и поставить меня в это прекрасное положение? Если хочешь уверяться в этой истине, то потрогай, пощупай их, и ты увидишь, что у них нет другого тела, кроме воздуха, и что они существуют только по видимости.

– Помилуйте, господин! – возразил Санчо, – я уж их трогал; вон смотрите, тот дьявол, который так там хлопочет, лицом свеж как роза и имеет свойство, которого не бывает у чертей, – от тех, я слыхал, пахнет серой и другой скверностью, а от него на полмили несет духами.

Санчо говорил это о дон-Фернанде, от которого, как от знатного господина, действительно пахло духами.

– В том нет ничего удивительного, друг Санчо, – ответил Дон-Кихот, – знай, что черти хитры, и хотя носят с собою некоторые запахи, но сами по себе ничем не пахнут, потому что они духи, но за то если пахнут, то не иначе, как зловонием. Доказать это очень просто; так как, куда они не пойдут, они всюду несут с собой ад, нигде не находя облегчения своей казни, и так как, с другой стороны, хороший запах возбуждает приятные чувства, то очевидно, что пахнуть хорошо они не могут. А если тебе кажется, что от этого дьявола пахнет духами, то или ты ошибаешься, или он хочет тебя обмануть, чтобы ты не угадал в нем дьявола.

Такой разговор происходил между господином и слугой; но дон-Фернанд и Карденио, опасались, как бы Санчо окончательно не открыл их хитрости, которую он уж почуял, решили поспешить с отправкой рыцаря. Отозвав в сторону хозяина, они приказали ему оседлать Россинанта и осла, что тот быстро и исполнил; в то же время священник уговорился за известную плату в день со стрелками св. Германдады, чтобы они проводили его до деревни. Карденио привязал к луке седла Россинанта с одной стороны щит Дон-Кихота, с другой – его цирюльничий таз и знаками приказал Санчо сесть на своего осла и взять Россинанта за узду; потом он поставил с каждой стороны телеги по два стрелка с аркебузами. Но, прежде чем телега двинулась, из дому вышли хозяйка со своей дочкой и Мариторна, чтобы проститься с Дон-Кихотом; они притворялись горько плачущими об его несчастии, и Дон-Кихот сказал им:

– Не плачьте, мои прекрасные дамы, все эти несчастья нераздельны с званием, к которому я принадлежу; и если бы такие невзгоды не постигали меня, я не имел бы права считать себя славным странствующим рыцарем. В самом деле, с менее известными рыцарями не случается ничего подобного, и за то никто на свете о них не вспоминает; такова участь только славнейших, сила и мужество которых возбуждают зависть во многих принцах и других рыцарях, старающихся разными нечестными способами погубить добрым. И все-таки, мужество последних так велико, что, несмотря на все чернокнижие, хотя бы самого Зороастра, его первого изобретателя, оно одержит победу и распространит свой свет по всему миру, подобно солнцу, светящему в небесах. Простите мне, мой любезные дамы, если я по небрежности или рассеянности чем-нибудь вас обидел, потому что добровольно и умышленно я никого никогда не обижал. Молите Бога, чтобы он извлек меня из этой тюрьмы, в которую меня заключил какой-нибудь злонамеренный волшебник. Если я когда-либо увижу себя снова на свободе, то я не забуду милостей, оказанных мне вами в этом замке, и, признательный, вознагражу их так, как они этого заслуживают.

Пока происходила эта сцена между Дон-Кихотом и госпожами замка, священник и цирюльник простились с дон-Фернандом и его спутниками, с капитаном и его братом аудитором и со всеми теперь счастливыми дамами, в том числе с Доротеей и Люсиндой. Они все обнялись и обещались посылать друг другу о себе вести. Дон-Фернанд сказал священнику, куда тот должен писать, когда будет сообщать о дальнейшей судьбе Дон-Кихота, к которой дон-Фернанд питал живейший интерес. С своей стороны, он дал слово священнику извещать его обо всем, что может быть для него интересно, как о своей свадьбе, так и о крещении Зораиды, о конце приключения дон-Луиса и о возвращении Люсинды к своим родителям. Священник изъявил готовность с величайшей точностью исполнять все, о чем его просили. Они снова обнялись и снова обменялись предложениями и обещаниями взаимных услуг.