Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 2

– Да, это правда, – ответил Дон-Кихот. – Закрой дверь и дай мне свидетельство в наилучшей форме, какая тебе доступна, в том, что ты сейчас видел, а именно: что ты отпер клетку льва, что я его ждал, что он не вышел, что я еще подождал его, что он опять отказался выйти и что он снова улегся. Больше я ничего не обязан делать, прочь чары, и пусть Бог поможет рассудку, справедливости, истинному рыцарству, и запри двери, как я говорил, пока я дам сигнал беглецам, чтоб они вернулись и услышали о моем подвиге из собственных твоих уст.

Сторож не заставил себя долго просить, а Дон-Кихот, подняв на острие своего копья платок, которым он недавно обтирал с своего лица дождь от творога, стал звать не перестававших удирать и на каждом шагу оборачивавшихся гидальго и его товарищей по бегству. Санчо заметил сигнальный платок и вскричал:

– Убей меня Бог, если мой господин не победил этих хищников! Вот он вас зовет.

Они все трое остановились и увидали, что знаки делает действительно Дон-Кихот. Оправившись немного от страха, они мало-помалу приблизились, так что могли слышать крики звавшаго их Дон-Кихота. Когда же они совсем подъехали к телеге, Дон-Кихот сказал: – Можешь, братец, запрячь своих мулов и продолжать путь. А ты, Санчо, дай мне два золотых для него и для сторожа львов в награду за потерянное из-за меня время. – Очень охотно дам, – ответил Санчо. – Но что же сталось со львами? живы они или нет?

Тут сторож, не торопись и не обинуясь, стал рассказывать со всеми подробностями об исходе поединка.

– При виде рыцаря, – говорил он, – испуганный лев не осмелился выйти из клетки, несмотря на то, что дверь долго была открыта, и когда я сказал рыцарю, что раздражать льва, – как он требовал, чтоб заставить зверя выйти, – значит испытывать Господа, он после долгого сопротивления и против воли позволил мне запереть клетку.

– Гм! как это тебе нравится, Санчо? – вскричал Дон-Кихот. – Есть, по-твоему, волшебники, которые могут сломить храбрость? Они могут отнять у меня счастье, но мужество и храбрость никогда!

Санчо отдал два золотых, возница впряг мулов, сторож в благодарность поцеловал у Дон-Кихота руку и обещал ему рассказать о его отважном подвиге самому королю, когда увидит его во дворце.

– Ну, а если его величество, – сказал Дон-Кихот, – спросит, кто это сделал, вы ему скажите, что рыцарь Львов, потому что я хочу, чтобы отныне в это имя перешло, преобразилось и изменилось имя рыцаря Печального Образа, которое я до сих пор носил. В этом случае я следую лишь древнему обычаю странствующих рыцарей, которые меняли имена, когда им вздумается или когда считали себя вправе. [57]После этого телега поехала своей дорогой, а Дон-Кихот, Санчо и гидальго своей. [58]

Во все это время Дон Диего де Миранда не произносил ни слова, так он был занят поступками и словами Дон-Кихота, который казался ему или разумным человеком с помутившимся умом, или сумасшедшим со здравым рассудком. Он еще не знал первой части его истории, потому что если б он ее прочитал, то его не поражали бы до такой степени все слова и поступки рыцаря, так как он знал бы, какого рода было его сумасшествие. Не зная еще его истории, он принимал его то за разумного человека, то за сумасшедшего, потому что все, что тот говорил, было рассудительно, изящно и хорошо выражено, а все, что он делал, безрассудно, сумасбродно и нелепо. Гидальго думал: – Может ли быть большее безумие, чем надеть на голову шлем с творогом и воображать, будто волшебники размягчили его мозг? Что за безумие, что за сумасбродство драться со львами! – Дон-Кихот вывел его из задумчивости и остановил его монолог словами:

– Бьюсь об заклад, господин Дон Диего де Миранда, что ваша милость принимаете меня за безумца, за сумасброда. И это меня ничуть не удивляет, потому что по моим поступкам ничего иного и подумать нельзя. Ну, а я скажу вашей милости, что и вовсе не такой сумасброд и не такой безумец, каким кажусь. Блестящему рыцарю вполне прилично проткнуть копьем благородного быка, на площади, на глазах у своего короля; [59]рыцарю, покрытому блестящим вооружением, вполне приличествует выйти на веселый поединок в присутствии дам; наконец, всем этим рыцарям вполне приличествует забавлять двор своих властителей и прославлять их, если можно так выразиться, всеми этими с виду военными упражнениями. Но еще более приличествует странствующему рыцарю искать в уединенных местах, в пустынях, на перекрестках дорог, в лесах и в горах опасных приключений с желанием дать им благоприятный исход, чтобы приобрести продолжительную, громкую славу. Еще более приличествует странствующему рыцарю, говорю я, помочь вдове в необитаемой пустыне, чем придворному рыцарю соблазнить девушку среди города. Но все рыцари имеют свои особые, свойственные им упражнения. Пусть придворный служит дамам, пусть своею наружностью украшает двор своего монарха, пусть платит бедным дворянам, прислуживающим у него за столом, пусть делает вызовы на турнирах и поединках, [60]пусть выказывает великодушие, щедрость и великолепие и, в особенности, пусть будет хорошим христианином, тогда он, как следует, выполнить свой долг. Странствующий же рыцарь пусть ищет окраин мира, пусть проникает в запутаннейшие лабиринты, пусть на каждом шагу берется за невозможное; пусть подвергается среди пустынь летом жгучим лучам полуденного солнца, а зимою беспощадной суровости ветров и холодов, пусть не страшится львов, не трепещет пред вампирами и другими чудовищами, – потому что его истинное назначение состоит в том, чтоб искать одних, вызывать на бой других и все побеждать. Поэтому-то я, которому выпало на долю принадлежать к членам странствующего рыцарства, и не могу уклоняться от всего того, что, по моему мнению, входит в круг обязанностей моей профессии. Так, моей прямой обязанностью было напасть на этих львов, хотя я и знал, что это безграничное сумасбродство, я прекрасно знаю, что такое храбрость: это добродетель, занимающая середину между двумя крайними пороками, трусостью и сумасбродством. Но человеку мужественному не так худо дойти до безрассудства, как опуститься до трусости; потому что как человеку расточительному легче, чем скупому, стать щедрым, так и безрассудному легче сделаться истинно храбрым, чем трусу возвыситься до истинного мужества. Что же касается того, чтоб идти навстречу приключениям, то, верьте мне, господин Дон Диего, что отступая больше теряешь, чем идя вперед, потому что, когда говорят: «Этот рыцарь смел и безрассуден», то это звучит как-то лучше, чем когда говорят: «Этот рыцарь робок и труслив».

– Я могу сказать, господин Дон-Кихот, – ответил Дон Диего, – что все, что ваша милость изволили сказать и сделать, проистекает прямо из рассудка, и я убежден, что если бы законы и правила рыцарства затерялись, вы бы отыскали их в своем сердце, как в их естественном складочном месте и их специальном архиве. Но поторопимся немного, потому что становится поздно, а вам нужно еще поспеть в мое поместье и в мой дом. Там ваша милость отдохнете от прошедших трудов, которые утомили, если не ваше тело, то ваш дух, что также ведет за собой физическую усталость.