Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 2

– Послушай, Санчо, я обдумал странный талант этой обезьяны и решил, что этот дядя Петр, ее хозяин, наверно, заключил с дьяволом явный или тайный договор.

– Какой еще тут оговор? – ответил Санчо.

– Я так полагаю, что у дьявола и так все нечисто: какая же выгода дяде Петру оговаривать его?

– Ты меня не понял, Санчо, – ответил Дон-Кихот. – Я хотел сказать, что дядя Петр, видно, сговорился с чертом, чтобы тот вложил этот талант в обезьяну, чтоб ему было чем зарабатывать себе хлеб» а когда он разбогатеет, он в обмен отдаст свою душу черту, чего всегда добивается этот враг всего человечества. Особенно меня наводит на эту мысль то, что обезьяна отвечает только на вопросы о прошедшем и настоящем, а власть черта тоже не распространяется далее этого. Будущего он не знает, разве только по догадке, и то очень редко: одному Богу известны все времена; для него не существует ни прошедшего, ни будущего, а все настоящее. Поэтому военно, что эта обезьяна говорит при помощи дьявола, и я удивляюсь, как ее не привлекли к духовному суду, чтоб исследовать ее и разъяснить, в силу чего она отгадывает все. Я уверен, что эта обезьяна не астролог, и что ни она, ни ее хозяин не знают, как располагать туманные фигуры, [101]что теперь до того вошло в моду в Испании, что нет ни одной бабенки, ни одного маленького пажа, ни одного рабочего, которые не хвастали бы, что им так же легко расположить фигуры, как поднят с пола упавшую карту; они таким образом своим невежеством и враньем унижают чудесную истину науки. Я знаю одну даму, которая спросила у одного из таких составителей гороскопов, будут ли щенята у ее маленькой собачонки, и если будут, то сколько и каких, цветов они будут. Господин астролог составил гороскоп и ответил, что собачонка затяжелеет и ощенится тремя щенятами; зеленым, красным и пестрым, если только зачатие произойдет между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи и притом в понедельник или субботу. А кончилось тем, что собака через два дня околела от несварения желудка, господин же астролог сохранил свой авторитет местного астролога, как почти все люди этого сорта.

– А знаете что? – сказал Санчо. – Я хотел бы, чтоб ваша милость попросили дядю Петра спросить у обезьяны, правда ли то, что случилось с валя в Монтезинской пещере; потому, я думаю, не в обиду вам будь сказано, что все это чистейшая ложь и вранье, или попросту вам пригрезилось.

– Все может быть, – ответил Дон-Кихот, – но я все таки сделаю, как ты советуешь, хотя совесть будит мучить меня за то.

Тут к Дон-Кихоту подошел дядя Петр, чтоб сказать ему, что театр уже готов, и попросить его милость пойти посмотреть, потому что это стоит внимания. Дон-Кихот сообщил ему свое мнение и попросил его сейчас же спросить у обезьяны, пригрезилось ли ему или действительно случилось то, что произошло с ним в Монтезинской пещере, так как ему сдается, что это столько же похоже на сон, сколько и на действительность. Дядя Петр, не говоря ни слова, пошел за обезьяной, я, став перед Дон-Кихотом и Санчо, сказал: «Слушай хорошенько, обезьянушка! Этот господин желает знать, истинно ли или ложно то, что произошло с ним в пещере, называемой Монтезинскою». Затем он дал обезьяне обычный сигнал, та вскочила к нему на левое плечо и сделала вид, что шепчет ему что-то на ухо, после чего дядя Петр сказал: «Обезьяна говорит, что то, что ваша милость видели или делали в пещере, частью ложно, частью неправдоподобно. Вот все, что она знает, а больше она ничего не может сказать по поводу этого вопроса. Если же ваша милость хотите узнать об этом подробнее, то в будущую пятницу она ответит на все, что у нее опросить. В настоящее время она лишилась своего дара отгадывания, который возвратится к ней только в будущую пятницу.

– Ну, что я говорил! – вскричал Санчо. – Я не мог поверить, чтобы то, что ваша милость, господин мой, рассказывали о приключениях в пещере, была правда хотя бы даже наполовину.

– Это покажет будущее, Санчо, – ответил Дон-Кихот, – потому что время разъяснитель всего, всякое дело выводит на свет Божий, хотя бы оно было скрыто в недрах земли. Но довольно. Пойдем посмотрим театр доброго дяди Петра; я думаю, что он заключает в себе нечто любопытное.

– Как нечто любопытное! – возразил дядя Петр. – Этот самый театр заключает в себе более шестидесяти тысяч любопытных вещей. Говорю вашей милости, господин Дон-Кихот, что это одна из достойнейших вникания вещей, какую только можно встретить в настоящее время, и operibus credite, non verins (верьте фактам, а не словам). Пойдемте, приступим к делу! Становится поздно, а нам еще многое надо сделать, многое сказать и многое показать.

Дон-Кихот и Санчо, следуя приглашению, отправились к месту, где уже был расставлен и открыт театр марионеток, снабженный бесчисленным множеством зажженных восковых свечек, которые придавали ему роскошный и блестящий вид. Подойдя к балагану, дядя Петр спрятался позади его, потому что он сам управлял механическими фигурами, а мальчик, слуга дяди Петра, встал на виду у публики, чтобы служить толкователем и объяснять тайны представления. Мальчик держал в руке палочку, которою указывал появлявшиеся на сцене марионетки. Когда все находившиеся в корчме разместились перед театром, большинство стоя, и когда Дон-Кихот, Санчо, паж и кузен уселись на лучших местах, толкователь начал говорить то, что услышит или прочитает тот, кто захочет прослушать или прочитать следующую главу.

Замолкли все троянцы и тиряне, [102]я хочу сказать, что все люди, глава которых были устремлены на театр, как говорится, впились в рот толкователя этих чудес, когда за сценой вдруг зазвенели литавры, затрубили трубы и заиграли рожки. Когда музыка умолкла, мальчик громко и пронзительно заговорил: «Эта правдивая история, которую здесь изображают перед вашими милостями, заимствована слово в слово из французских хроник и испанских романсов, переходящих из уст в уста и повторяемых ребятами среди улиц. Она трактует о свободе, которую возвратил господин Дон Ганферос своей супруге Мелизендре, находившейся в плену в Испании, у мавров, в городе Санеуэнье: так звали в те времена город, который теперь называется Сарагоссой. Посмотрите, как Дон Ганферос играет в триктрак, как говорится в песенке:

Актер, которые является там с короной на голове и скипетром в руке, это император Карл Великий, мнимый отец этой Мелизендры, который, раздраженный пренебрежением и бездействием своего зятя, принимается упрекать его. Заметьте, как запальчиво и раздражительно он его бранит» можно подумать, что он хочет дать ему хорошую встрепку своим скипетром» есть даже писатели, которые уверяют, будто он и в самом деле исколотил его. Наговорив ему разных разностей по поводу опасностей, которым подвергнется честь Ганфероса, если он не постарается освободить свою супругу, он, говорят, прибавил: