Эдвин Арнольд - Свет Азии

А онъ проходилъ мимо съ чашей въ руке, въ желтой одежде, награждая кроткими речами за все дары и направляясь къ пустыне, къ темъ холмамъ, где беседы со святыми мужами раскрывали ему премудрость и пути къ ея достижению. На полдороге къ тихимъ рощамъ Ратнагири, за городомъ, не доходя пещеръ, жили пустынники, считавшие тело врагомъ души, плоть-зверемъ, котораго человекъ долженъ усмирить и заковать горькими пытками, пока замретъ самое чувство боли и истерзанные нервы перестанутъ терзать своего мучителя, – Йоги, брамачары, бикшу, [10] Йоги есть общее название, даваемое въ Индиит темъ строгимъ аскетамъ, которые стремятся къ соединению съ божеством путемъ самыхъ изысканныхъ способовъ умерщвления плоти. Брамачарами считаются браманы, проходящие курсъ учения. Название бикшу придавали нищенствующимъ аскетамъ еще ранее временъ Будды. угрюмые, исхудалые старцы, державшиеся вдали отъ людей. Одни изъ нихъ день и ночь стояли съ воздетыми руками, пока совсемъ ослабевали и худели до того, что кости торчали изъ-подъ ихъ засохшей кожи, какъ сухие сучья на лесныхъ пняхъ: другие держали крепко-сложенныя руки такъ долго, что ногти выростали у нихъ на подобие когтей и прокалывали исхудалыя ладони; третьи ходили въ сандалияхъ, подбитыхъ гвоздями; некоторые царапали себе острыми кремнями грудь, лобъ и бедра, жгли себя огнемъ, кололись шипами и иглами колючихъ кустарниковъ, пачкались въ грязи и золе, завертывались въ лохмотья, оставшиеся отъ мертвецовъ; иные жили около погребальныхъ костровъ, валялись въ грязи вместе съ трупами, и коршуны, чуя добычу, вились вокругъ нихъ.

Некоторые изъ нихъ выкрикивали пятьсотъ разъ въ день имя Шивы или обвивали шипящими змеями свои загорелыя шеи и исхудалые бока, другие ползали на сведенныхъ параличемъ ногахъ. Все вместе представляли ужасное зрелище: отъ сильнаго жара головы ихъ были покрыты нарывами, глаза мутны, кожа сморщена; осунувшияся бледныя лица казались лицами мертвецовъ, скончавшихся пять дней тому назадъ.

Одинъ ползалъ по земле и ежедневно набиралъ по тысяче зеренъ проса-единственную пищу, которую глоталъ онъ зерно за зерномъ, пока не умиралъ съ голоду; другой натиралъ все, что елъ, горькими травами, чтобы не наслаждаться вкусною пищею; около нихъ лежалъ третий, святая жертва самоистязания, безъ глазъ, безъ языка, глухой, горбатый, оскопленный; душа изувечила тело его ради славы страдания, ради награды, обещанной по словамъ священнаго писания темъ, чьи скорби заставляютъ стыдиться самихъ боговъ, создавшихъ скорби, и делаютъ людей богами, способными перенести столько зла, сколько его не найдется и въ аду.

Грустно посмотрелъ на нихъ господь нашъ и сказалъ одному изъ главныхъ самоистязателей:

– Многострадальный учитель! Я искатель истины, несколько месяцевъ живу на этомъ холме и вижу, какъ ты и другие братья мои предаются самоистязанию; скажи, зачемъ прибавляете вы зло къ жизни, которая и безъ того-зло?

Мудрецъ отвечалъ:

– Въ писании сказано: если человекъ будетъ умерщвлять свою плоть и доведетъ себя до того, что жизнь станетъ ему страданиемъ, а смерть сладостнымъ покоемъ, – страдание смоетъ съ него кору греха, и очищенная душа его изъ юдоли скорбей вознесется въ небесныя обители къ неизреченному блаженству!

– Посмотри на облако, что несется въ небе, – отвечалъ царевичъ, – оно прекрасно, какъ золотое покрывало на троне Индры; поднялось оно изъ бушующаго моря и должно снова упасть внизъ въ виде капель дождя, а затемъ тяжелымъ утомительнымъ путемъ, пробираясь сквозь ущелья, болота и грязныя лужи, дойти до Ганга и излиться, наконецъ, въ море, откуда оно возникло! Почемъ ты знаешь, о мой братъ, не такая ли судьба ожидаетъ после многихъ страданий и святыхъ, удостоившихся блаженства? То, что поднимается, падаетъ, – что приобретается, расходуется; и вы, дающие кровь свою въ обменъ за небо, что скажете вы, когда постигнете, что ряду такихъ обменовъ и конца не видно?!

– Можетъ быть, что и такъ, – простоналъ подвижникъ. – Увы, мы этого не знаемъ и ничего не знаемъ наверно; но после ночи наступаетъ день и после бури-затишье, а мы ненавидимъ это проклятое тело, которое держитъ въ плену душу, жаждущую вознестись на небо; ради нашей души мы претерпеваемъ кратковременныя мучения, чтобы получить отъ боговъ более прочное блаженство!

– Да, но если это блаженство продолжится даже мириады летъ, – сказалъ онъ, – въ конце концовъ оно все же таки, изсякнетъ; а если нетъ, то, можетъ быть, есть где-нибудь-здесь, тамъ, где-нибудь, другая жизнь, не похожая на нашу, – жизнь не изменяющаяся? Скажи! Уже ли ваши боги вечны?

– Нетъ, отвечалъ Йоги, – одинъ лишь великий Брама веченъ; а жизнь боговъ имеетъ свой пределъ.

– Зачемъ же, – сказалъ тогда господь Будда, – вы, мужи мудрые, святые, твердые духомъ, ставите ваши вопли и стоны ставкою въ этой тягостной игре, – въ игре, где выигрышъ можетъ оказаться призракомъ, во всякомъ случае не вечнымъ? Неужели вы хотите изъ любви къ душе до такой степени ненавидеть, истязать, изувечивать тело, что оно потеряетъ способность служить духу, стремящемуся ввысь и, ранее срока, падетъ на дороге, какъ замученная лошадь? Неужели вы хотите разбить и разрушить это прекрасное жилище, въ которомъ мы после мучительныхъ скитаний находимъ себе хоть кратковременное пристанище, – пристанище, въ которомъ мы все же таки находимъ светъ, правда, небольшой, годный только на то, чтобы разглядеть приближение зари и различить истинный путь отъ ложнаго!

Тогда все Йоги воскликнули въ одинъ голосъ:

– Мы избрали этотъ путь и идемъ по немъ, Раджапутра! Идемъ до конца, хотя бы намъ пришлось идти сквозь огонь! Мы идемъ съ верою, что смерть будетъ концомъ нашего странствования! Если ты знаешь лучший путь, укажи намъ его, если нетъ, проходи съ миромъ!

И онъ шелъ далее, печалясь о томъ, что люди до такой степени страшатся смерти, что начинаютъ, наконецъ, бояться этого страха;-такъ стремятся къ жизни, что не осмеливаются любить жизнь и портятъ ее мучительными истязаниями, воображая такимъ образомъ угодить богамъ, завидующимъ человеческому счастью, воображая, что уничтожатъ адъ, устраивая адския муки своего собственнаго изобретения; воображая въ своемъ святомъ ослеплении, что полная надежды душа, покинувъ изможденное тело, вернее найдетъ свой путь.

– О вы, полевые цветки, – сказалъ, Сиддартха, – вы обращаете свои нежныя головки къ солнцу и наслаждаетесь светомъ, выражая свою благодарность сладкимъ благоуханиемъ и праздничною пурпурно-золотистой одеждой, ни одинъ изъ васъ, однако же, не требуетъ отъ жизни совершенства, ни одинъ не презираетъ своей счастливой красоты! О вы, пальмы! Вы, гордо стремящиеся возвыситься до неба и вдыхающия ветры Гималаевъ и холодныхъ синихъ морей, скажите, какую тайну открыли вы, чтобъ быть счастливыми отъ минуты всхода до поры созревания плодовъ?! Почему всегда отъ вашихъ перистыхъ вершинъ несутся къ солнцу такия чудныя песни? А вы, вы, быстро-крылые попугаи, щуры, соловьи, голуби?! Никто изъ васъ не ненавидитъ жизни, никто не думаетъ достигнуть лучшаго путемъ временныхъ страданий! Но человекъ, царь природы, убивающий васъ, – человекъ умнее васъ, и вотъ его вскормленная кровью мудрость проявляется въ самоистязанияхъ!