Оноре Бальзак - Сочинения

В один из первых ясных дней мая 1833 года около двух часов пополудни маркиза д'Эспар и княгиня расхаживали, – нельзя сказать гуляли, – по дорожке, окаймлявшей единственный в этом садике газон. Солнце уже миновало зенит, и лучи его, отраженные стенами, нагревали воздух в этом маленьком пространстве, где все благоухало цветами, которые подарены были маркизой.

– Мы скоро лишимся де Марсе, – говорила г-жа д'Эспар княгине, – а с ним исчезнет и ваша последняя надежда на карьеру для герцога де Мофриньеза; ведь с тех пор, как вы его так остроумно провели, этот великий политик снова почувствовал к вам влечение.

– Мой сын никогда не примирится с младшей ветвью, – сказала княгиня, – хотя бы ему пришлось умереть с голода или даже мне самой работать для него. Однако он не безразличен Берте де Сен-Синь.

– Дети, – сказала г-жа д'Эспар, – не давали тех обязательств, что их отцы…

– Не станем говорить об этом, – сказала княгиня. – Если мне не удастся приручить маркизу де Сен-Синь, я помирюсь на том, чтобы женить моего сына на дочери какого-нибудь кузнеца, как сделал это жалкий д'Эгриньон.

– Любили вы его? – спросила маркиза.

– Нет, – ответила серьезно княгиня. – Правда, что наивность д'Эгриньона, носившую провинциальный отпечаток, я заметила несколько поздно или, если хотите, слишком рано.

– А де Марсе?

– Де Марсе играл мной, как куклой. Я была так молода! Мы никогда не любим мужчин, если они становятся нашими наставниками, – это слишком затрагивает наше мелкое тщеславие.

– А этот несчастный юноша, который повесился?

– Люсьен? Это был Антиной и великий поэт. Я боготворила его и могла бы стать с ним счастливой, но он любил девку, и я уступила его госпоже де Серизи. Если бы он полюбил меня, разве я его отдала бы?

– Как! Вы – соперница какой-то Эстер?

– Она была красивее меня, – сказала княгиня. – Вот уже скоро три года, как я живу в полном одиночестве; и что же? в этом покое нет ничего тягостного. Вам одной я посмею сказать, что здесь я почувствовала себя счастливой. Я была пресыщена восхищением, утомлена, не знала радости, и чувства мои были задеты лишь слегка, так что волнение не коснулось моего сердца. Все мужчины, которых я знала, оказались ничтожными, мелочными, поверхностными; ни один из них не вызвал во мне даже самого легкого удивления. Ни у кого из них не было цельности чувства, величия, чуткости. Я хотела бы встретить кого-нибудь, кто мне внушил бы уважение.

– Уж не произошло ли с вами то же, что и со мной, моя дорогая, – спросила маркиза, – вы, может быть, никогда не встретили любви, хотя и искали ее?

– Никогда, – ответила княгиня, прерывая маркизу и коснувшись пальцами ее руки.

Они обе направились к простой деревянной скамье и уселись под кустом распускающегося жасмина.

– Как и вас, – продолжала княгиня, – меня, быть может, любили больше, чем любят других женщин; теперь я сознаю, что среди стольких увлечений я не узнала счастья. Я натворила массу безумств, но у них была цель, однако цель эта удалялась по мере того, как я за ней шла. В моем сердце, уже немолодом, живет – я это чувствую – еще нетронутая невинность. Вот именно: под столь большим опытом таится возможность первой любви, способной обманываться; несмотря на столько тревог и унижений, знаю, что я все еще молода и красива. Нам приходится любить, не зная счастья, и быть счастливыми, не любя; но любить и обладать счастьем – соединить эти два огромных человеческих наслаждения – чудо. Для меня оно не свершилось.

– Для меня также, – сказала г-жа д'Эспар.

– В моем убежище меня преследует ужасное сожаление: я развлекалась, но не любила.

– Какое невероятное признание! – воскликнула маркиза.

– Ах, моя дорогая, – ответила княгиня, – эти признания мы можем делать лишь друг другу; никто в Париже нам не поверит.

– А если бы, – продолжала маркиза, – нам обеим не было больше тридцати шести лет, мы, вероятно, не стали бы и друг другу поверять таких тайн.

– Да, когда мы молоды, в нас слишком много самого глупого самодовольства, – сказала княгиня. – Мы подчас напоминаем тех бедных молодых людей, которые усердно действуют зубочисткой, чтобы заставить поверить, будто они отлично пообедали.

– Наконец мы объяснились, – кокетливо сказала г-жа д'Эспар, сопровождая свои слова очаровательным жестом, в котором было и простодушие, и многозначительность, – мне кажется, что мы еще достаточно молоды, чтобы вознаградить себя.

– Когда вы мне на днях рассказали, что Беатриса уехала с Конти, я думала об этом всю ночь, – сказала княгиня после некоторого молчания. – Нужно быть очень счастливой, чтобы, как она, пожертвовать своим положением, своим будущим и навсегда отказаться от света.

– Она глупышка, – важно сказала г-жа д'Эспар, – мадмуазель де Туш была счастлива избавиться от Конти, Беатриса не поняла, насколько этот отказ со стороны женщины незаурядной, ни одной минуты не защищавшей своего мнимого счастья, обличает ничтожество Конти.

– Так что ж, она будет несчастной?

– Она уже несчастна, – продолжала г-жа д'Эспар. – Зачем покидать мужей? Не признает ли этим женщина свое бессилие?

– Вы, следовательно, не думаете, что госпожой де Рошфид руководило желание наслаждаться в тиши подлинной любовью, любовью, дающей те радости, что для нас с вами остались еще призрачными?

– Нет, она лишь собезьянничала с госпожи де Босеан и госпожи де Ланже; в век менее пошлый, чем наш, эти особы, будь сказано между нами, сделались бы, как и вы, впрочем, личностями столь же замечательными, как Лавальер, Монтеспан, Диана де Пуатье, герцогини д'Этамп и де Шатору.

– Ну уж! пожалуйста, без королей, моя дорогая. Ах! я хотела бы вызвать духов этих женщин и спросить у них…

– Но, – сказала маркиза, перебивая свою собеседницу, – нет необходимости принуждать разговаривать мертвых. Мы знаем живых женщин, обладающих счастьем. Я более двадцати раз заводила интимный разговор о вещах подобного рода с графиней де Монкорне: она вот уже в течение пятнадцати лет совершенно счастлива с этим незначащим Эмилем Блонде; ни одной неверности, ни одного скрытого помысла; у них и сегодня такие же отношения, как в первый день; но нас каждый раз беспокоили в самый интересный момент. В этих длительных привязанностях, как между Растиньяком и госпожой Нусинген, вашей кузиной де Камп и ее Октавом, скрывается тайна, но мы с вами, моя дорогая, этой тайны не знаем. Свет оказывает нам чрезвычайную честь, почитая нас за распутниц, достойных двора Регента, а мы невинны, как две маленькие пансионерки.

– Я еще могла бы этим утешиться, – насмешливо воскликнула княгиня. – Но наша невинность куда хуже, и недаром чувствуешь себя униженной. Что поделаешь? Придется богу удовольствоваться этим разочарованием в искупление наших бесплодных поисков, ведь маловероятно, чтобы для нас расцвел поздней осенью цветок, которого мы не нашли ни весной, ни летом.