Оноре Бальзак - Сочинения

– Цирюльник? – переспросил Бисиу. – Примите во внимание, что он капитан Национальной гвардии и награжден орденом за то, что в 1832 году первым вскочил на баррикаду.

– Выражайся осторожнее: он не брадобрей и не цирюльник, а директор салона причесок, – молвил Леон, когда они поднимались по устланной пышным ковром лестнице с перилами красного дерева и хрустальными балясинами.

– Да, вот еще что – не поставьте нас в неловкое положение, – предупредил Газоналя Бисиу. – В прихожей лакей снимет с вас верхнее платье и шляпу, чтобы почистить их, затем он проводит вас в один из салонов, распахнет перед вами дверь и закроет ее за вами. Я считаю полезным предупредить вас об этом, друг мой Газональ, – лукаво прибавил Бисиу, – а то вы еще, чего доброго, закричите: «Караул! Грабят!»

– Салоны, – пояснил Леон, – а их здесь три, – обставлены владельцем с самой утонченной роскошью, какая только мыслима в наши дни. На окнах – портьеры; всюду жардиньерки, мягкие диваны, расположась на которых можно, если все мастера заняты, дожидаться своей очереди за чтением газет. Входя, ты, пожалуй, невольно пощупаешь свой кошелек, опасаясь, что с тебя потребуют пять франков; но какой бы у клиента ни был карман, из него извлекают за прическу всего десять су, а за прическу со стрижкой – двадцать су. Среди жардиньерок расставлены изящные столики парикмахеров. К каждому столику проведена вода. Всюду – огромные зеркала, любуйся собой на здоровье! Итак, не выказывай удивления! Когда клиент (этим изящным словом Мариус заменил слово обыденное – «посетитель» ), когда клиент переступает порог, Мариус бросает на него беглый взгляд – и он оценен; для Мариуса клиент – только «голова», более или менее способная его заинтересовать. Для него люди не существуют – он признает только головы.

– Если вы сумеете поддержать нашу игру, мы заставим Мариуса пропеть нам свою арию на все лады, – посулил Бисиу.

Едва Газональ появился в салоне, Мариус, окинув его взглядом, дал ему, по-видимому, благоприятную оценку и тотчас крикнул:

– Регул! Эта голова для вас! Сперва обработайте ее маленькими ножницами!

– Простите, – сказал Газональ ученику, уловив выразительный жест карикатуриста, – я хотел бы, чтобы меня причесал сам господин Мариус.

Весьма польщенный этим желанием, Мариус оставил голову, над которой трудился, и подошел к южанину.

– Я к вашим услугам, сейчас кончаю. Не беспокойтесь, мой ученик вас подготовит, а уж стиль прически определю я.

Затем, узнав Бисиу, Мариус – человек небольшого роста, рябоватый, с черными как смоль волосами, завитыми а-ля Рубини, весь в черном, с белоснежными манжетами и жабо, украшенным крупным бриллиантом, – поздоровался с карикатуристом как с лицом, чье могущество не уступает его собственному.

– Эта заурядная голова, – шепнул Мариус Леону, указывая на господина, которого он причесывал, – бакалейщик. Что поделаешь!.. Вздумай я всецело отдаться искусству, мне пришлось бы умереть в Бисетре умалишенным!.. – И, сделав неподражаемый жест, он вернулся к своему клиенту, сказав Регулу: – Получше займись этим господином: судя по всему, он – художник.

– Журналист! – пояснил Бисиу.

Услышав это, Мариус двумя-тремя взмахами гребенки справился с «заурядной головой», бросился к Газоналю и схватил Регула за локоть в ту минуту, когда юноша собирался защелкать маленькими ножницами.

– Я сам займусь этим господином! Взгляните на себя, сударь, – сказал он при этом бакалейщику, – посмотритесь в большое зеркало, если зеркалу будет угодно… Оссиан!

Слуга тотчас явился и помог бакалейщику одеться.

– Заплатите в кассу, сударь, – сказал Мариус растерявшемуся посетителю, который уже вынул кошелек.

– Разве предварительная обработка маленькими ножницами так уж необходима, любезнейший? – спросил Бисиу.

– Как правило, все головы поступают ко мне уже подчищенными, – заявил знаменитый парикмахер, – но из уважения к вам голову этого господина я обработаю целиком. Мои ученики обычно делают головы вчерне, иначе мне бы не управиться. Ведь все твердят, как и вы: «Я хочу, чтобы меня причесал сам Мариус». Я в состоянии давать только окончательную отделку… В какой газете вы изволите сотрудничать, сударь?

– На вашем месте я завел бы трех, а то и четырех Мариусов! – сказал Газональ.

– А, сударь, вы, я вижу, фельетонист! – воскликнул Мариус. – К сожалению, в нашем деле это невозможно! В прическе должна чувствоваться рука ее творца… Простите!

Он отошел от Газоналя, чтобы присмотреть за Регулом, который тем временем взялся за чью-то вновь прибывшую голову. Прищелкнув языком, Мариус издал неодобрительный звук, нечто вроде «тц-тц-тц».

– Да что это, боже милостивый! Что за ломаные линии! Вы не подравниваете волосы, Регул, а кромсаете их! Смотрите!.. Вот как надо! Вы ведь не пуделей стрижете, а людей. Каждый человек чем-нибудь да отличается от других, и если вы вместо того чтобы делить свое внимание между зеркалом и лицом клиента будете смотреть в потолок, вы опозорите мою фирму !

– Вы очень строги, господин Мариус…

– Мой долг – передать им тайны моего искусства.

– Так это искусство? – опрометчиво спросил южанин.

Возмущенный Мариус взглянул на Газоналя в зеркало и застыл, держа в одной руке гребенку, а в другой – ножницы.

– Сударь, вы рассуждаете, как… ребенок. Но ведь, судя по вашему произношению, вы южанин, а юг – край гениальных людей!

– Да, я знаю, что ваше занятие требует особой склонности, – поправился Газональ.

– Замолчите, сударь! От вас-то я этого никак не ожидал! Знайте же, что парикмахера – я не скажу хорошего парикмахера, ибо надо быть парикмахером по призванию или не быть им вовсе… так вот, парикмахера… труднее найти, чем… как бы это получше сказать? – чем… право, не знаю… чем министра! ( Не шевелитесь! ) Нет, и этого мало! О даровании министров трудно судить; улицы кишат ими… надо быть Паганини… Нет, и это сравнение слишком слабо!.. Парикмахер, милостивый государь, это человек, который разгадывает вашу душу, ваши привычки: чтобы причесать вас сообразно выражению вашего лица, он должен обладать философским складом ума. А уж что касается женщин!.. Знаете, сударь, женщины дорожат нами, они ценят нас… ценят столь же высоко, как ту победу, которую они намерены одержать в тот день, когда причесываются, чтобы добиться триумфа! Словом, парикмахер!.. никому не дано понять, что такое парикмахер! Возьмите хотя бы меня, уж я-то, пожалуй, отвечаю тому, что… скажу не хвалясь – меня все знают… И все же я считаю, что можно достичь еще большего совершенства… Выполнение – в этом все! Ах! если бы женщины предоставляли нам свободу действий, если бы я мог осуществлять все свои идеи… у меня, видите ли, дьявольское воображение, женщинам за мной не угнаться; у них свои соображения. Не успеешь откланяться, как они уже пальцами или гребнем портят наши чудесные сооружения, которые следовало бы зарисовывать, гравировать и сохранять, ибо, сударь, наши творения живут всего лишь несколько часов… Великий парикмахер – о! ведь это то же, что Карем и Вестрис на своем поприще. ( Будьте любезны, поверните голову – вот так; я делаю височки. Отлично! ) Нашу профессию принижают неучи, которые не понимают ни духа времени, ни искусства… Немало есть торговцев париками и жидкостями для ращения волос… У них только одно на уме – как бы продать вам склянку-другую своих снадобий… Жалкое зрелище! Это – торгаши. Эти призренные пачкуны стригут и причесывают, как умеют… Когда я приехал сюда из Тулузы, я стремился к одному – стать преемником великого Мариуса, настоящим Мариусом, работать так, чтобы я один прославил это имя больше, чем четверо моих предшественников. Я сказал себе: победить – или умереть!.. ( Держитесь прямо – сейчас кончаю. ) Я первый ввел изящную обстановку, сумел привлечь к моему салону всеобщее внимание. Я пренебрегаю рекламой; то, что стоила бы реклама, я, сударь, предпочитаю тратить на усовершенствования, на изысканность… В будущем году в маленьком салоне у меня будет играть квартет, будут исполняться лучшие музыкальные произведения. Да, клиента надо развлекать, когда его причесывают. Я не обольщаюсь – клиенту это дело в тягость. ( Посмотритесь в зеркало. ) Стричься, завиваться, пожалуй, столь же утомительно, как позировать для своего портрета. Быть может, вам, сударь, известно, что знаменитый Гумбольдт (я сумел искусно расположить редкие волосы, оставшиеся у него после Америки; ведь наука, подобно дикарю, превосходно скальпирует тех, кем она завладевает), что этот прославленный ученый говорил: «Быть вздернутым на виселицу – крайне мучительно, но позировать для портрета немногим лучше». Но, по словам некоторых женщин, причесываться – еще мучительнее, чем позировать. А я, сударь, я хочу, чтобы ко мне приходили причесываться ради удовольствия. ( У вас непокорная прядь, разрешите пригладить. ) Один еврей предлагал мне итальянских певиц, которые в антрактах выщипывали бы седые волосы молодым людям сорокалетнего возраста; но на поверку эти певицы оказались ученицами консерватории, преподавательницами музыки с улицы Монмартр. Вот теперь, сударь, вы причесаны, как подобает талантливому человеку. Оссиан! – крикнул Мариус лакею в ливрее. – Почистите и проводите! Чья очередь? – спросил он затем, окинув клиентов надменным взглядом.