Оноре Бальзак - Сочинения

– А! – воскликнул Молине. – Заслуженная награда!

– Да, – заметил Бирото, – быть может, я заслужил эту награду и монаршую милость, ведь я был членом коммерческого суда, я сражался за Бурбонов тринадцатого вандемьера на ступенях церкви святого Роха, там я был ранен Наполеоном; эти заслуги…

– Стоят подвигов славных солдат нашей армии. Орденская ленточка – красная, ибо она обагрена кровью.

Фраза эта, взятая из газеты «Конститюсьонель», польстила Бирото, и он пригласил Молине на бал. Старик рассыпался в изъявлениях благодарности и почти готов был простить парфюмеру его презрение. Он проводил своего нового квартиранта до лестницы, наговорив ему немало любезностей. Уже во дворе Бирото насмешливо взглянул на Кейрона.

– Я и не подозревал, – сказал он, – что существуют такие жалкие люди! – с языка у него чуть не сорвалось слово «глупые».

– Ах, сударь, – проговорил Кейрон, – не всем же обладать вашими талантами.

Бирото мог легко поверить в собственное превосходство, особенно после встречи с Молине; замечание торговца зонтиками вызвало у него довольную улыбку, и он величественно распрощался с Кейроном.

«Вот и рынок, – подумал Бирото, – займемся орешками».

Побродив бесплодно с час по рынку, Бирото, по совету торговок, отправился на Ломбардскую улицу, где продаются орехи для кондитерских изделий; там от своих друзей Матифа он узнал, что оптовую торговлю орехами ведет некая Анжелика Маду, проживающая на улице Перрен-Гасслен, и что только у нее можно найти настоящие лесные орехи и сочные белые орешки Альпийских гор.

Улица Перрен-Гасслен представляет собой разветвление лабиринта, который расположен в четырехугольнике, образуемом набережной и улицами Сен-Дени, Ферронри и Монне, и является как бы чревом Парижа. Сюда стекаются самые разнообразные товары, все свалено в кучу – вонючие селедки и изящный муслин, шелк и мед, масло и тюль; тут полным-полно маленьких лавчонок, о которых и не подозревает Париж, как не подозревает большинство людей о работе поджелудочной железы. Пиявкой, высасывающей все соки из этих торговых заведений, был некто Бидо по прозванию Жигонне, дисконтер с улицы Гренета. Бывшие конюшни заставлены здесь бочками с маслом, каретные сараи доверху набиты кипами бумажных чулок. Здесь находятся оптовые склады всякой снеди, продаваемой в розницу на Центральном рынке. Анжелика Маду, в прошлом торговка рыбой, лет десять назад занялась торговлей «сухими плодами»; она вступила тогда в связь с одним продавцом орехов, чем долго занимала сплетниц Центрального рынка; некогда она была статной, видной женщиной, но с годами чрезмерно располнела. Жила она в первом этаже желтого полуразвалившегося дома, который подпирали железные крестовины. Покойный сожитель ее умудрился отделаться от всех конкурентов и превратил свою торговлю в монополию; невзирая на кое-какие погрешности в образовании, у преемницы его хватило умения продолжать уже налаженное дело; она расхаживала по своим складам, занимавшим каретные сараи, конюшни и бывшие мастерские, успешно воюя там с насекомыми. У нее не было ни конторы, ни кассы, ни счетных книг, ибо она не умела ни читать, ни писать; на письма, которые она принимала как личное оскорбление, тетка Маду отвечала ударом кулака. Впрочем, это была славная краснощекая женщина; поверх чепца она надевала платок, а своим трубным голосом завоевала уважение ломовых извозчиков, привозивших ей товар; перебранки с ними она заливала белым винцом . Она не знала никаких недоразумений с крестьянами, продававшими ей орехи за наличный расчет, – то был единственный способ столковаться с ними, а летом тетка Маду отправлялась к ним погостить. Бирото нашел эту первобытную торговку среди мешков с лесными и грецкими орехами и каштанами.

– Добрый день, мамаша, – небрежно сказал Бирото.

– «Мамаша»! – возмутилась она. – Ишь ты какой ласковый! Что мы с тобой, детей вместе крестили?

– Я парфюмер, больше того, я помощник мэра второго округа Парижа. Как представитель власти и покупатель я требую вежливого обращения.

– Венчаюсь я и без вашей помощи, – заявила бой-баба, – в ратуше ничего не покупаю, помощникам мэра ничем не надоедаю. Покупатели мне кланяются, и разговариваю я с ними, как мне угодно. А кому не нравится – скатертью дорога!

– Вот плоды монополии! – проворчал Бирото.

– Пополь? Мой крестник! Неужто он набедокурил? Вы поэтому и пожаловали, милостивый государь? – сказала торговка уже чуть-чуть ласковее.

– Нет, я уже имел честь вам доложить, что пришел как покупатель.

– Ладно, как звать тебя, любезный? Я тебя вижу вроде как впервые.

– Видно, дешево вы продаете орехи, если так разговариваете с покупателями, – заметил Бирото и назвал свою фамилию и звание.

– Ага, так это вы знаменитый Бирото, у которого жена красавица. Сколько же вам надо сахарных орешков, дорогой мой?

– Шесть тысяч фунтов.

– Да это все мои запасы, – сказала торговка, хрипя, как осипшая флейта. – Вы, красавец мой, видно, не ленитесь: и замуж девиц выдаете, и духами их прыскаете. Ну, помогай вам бог! Без дела, знать, не сидите. Так-то! Уж таким покупателем, как вы, гордиться буду, и вы займете место в сердце женщины, которая мне всех дороже…

– Какой женщины?

– Добрейшей госпожи Маду.

– Сколько стоят ваши орехи?

– Только для вас, хозяин, – по двадцать пять франков за сто фунтов, если все забираете.

– По двадцать пять франков, – повторил Бирото, – это выйдет полторы тысячи франков! А мне потребуется, возможно, сотни тысяч фунтов в год.

– Вы только взгляните, что за товар. Отборные! – заговорила она, запуская красную руку в мешок с лесными орехами. – И ни одной гнилушки, сударь. Сами подумайте, бакалейщики продают сплошной мусор по двадцать четыре су за фунт, и на четыре фунта подсунут фунт гнилушек. Не нести же мне убытки в угоду вам? Вы, конечно, красавец мужчина, но еще не вскружили мне настолько голову! Коли вам так много надо, сговоримся на двадцати франках; нельзя же отпускать помощника мэра с пустыми руками, этак еще беду на новобрачных накличешь. Вы только пощупайте, что за товар, какой полновесный! И пятидесяти на фунт не пойдет, сочные все, без единой червоточинки!

– Ладно, пришлите мне шесть тысяч фунтов. Плачу тысячу двести франков; деньги – через три месяца. Улица Фобур-дю-Тампль, завтра утром, прямо ко мне на фабрику.

– Поспешу, как невеста к венцу. Всего хорошего, господин мэр, не поминайте лихом. А лучше уж, – прибавила она, провожая Бирото через двор, – выдали бы вы мне векселя сроком на сорок дней, я и так вам много уступила, зачем же мне терять еще на учете! Хоть у папаши Жигонне и доброе сердце, а высасывает он из нас всю кровь, словно паук.