Оноре Бальзак - Сочинения

«Мне ничего не стоит уничтожить этого человека как коммерсанта, – думал дю Тийе, – в моих руках жизнь и смерть его самого, его жены, когда-то меня отвергшей, его дочери, добиться руки которой казалось мне некогда верхом удачи. Деньги его достались мне; не удовольствоваться ли тем, что этот жалкий глупец будет держаться на поверхности с помощью каната, конец которого будет у меня?»

У людей честных не хватает такта; прямолинейные и бесхитростные в своей добродетели, они лишены чувства меры. Бирото довершил свою гибель; сам того не подозревая, он разъярил тигра одним своим словом, одной похвалой, одной нравоучительной фразой; своим честным простодушием он пронзил сердце дю Тийе, и банкир вновь стал безжалостным. Когда кассир вошел, дю Тийе указал ему на Бирото.

– Господин Легра, принесите мне десять тысяч франков и заготовьте вексель на эту сумму моему приказу, сроком на три месяца, от имени господина Бирото – вы его знаете.

Дю Тийе положил парфюмеру паштета и налил ему стакан бордо, а тот, почувствовав себя спасенным, судорожно смеялся, теребил цепочку часов и лишь тогда отправлял кусочек в рот, когда бывший приказчик говорил ему: «Почему вы ничего не кушаете?»

Своим поведением Бирото выдавал, как глубока была бездна, в которую ввергла его рука дю Тийе, откуда она его сейчас извлекла и куда могла снова низвергнуть. Когда вернулся кассир и Цезарь, подписав вексель, почувствовал десять банковых билетов в кармане, – он уже не мог больше совладать с собой. Еще только минуту назад его квартал, банк, все должны были узнать о его несостоятельности, ему пришлось бы признаться в своем разорении жене; а теперь все уладилось! Радость избавления была столь же сильной, как мучительный страх перед угрожавшей ему гибелью, – и на глазах бедняги невольно выступили слезы.

– Что с вами, дорогой патрон? – спросил дю Тийе. – Разве вы завтра не сделали бы для меня того же, что я делаю для вас сегодня? Ведь это вполне естественно.

– Дю Тийе! – торжественно и с пафосом провозгласил простак, поднимаясь и беря за руку своего бывшего приказчика. – Полностью возвращаю тебе свое уважение!

– А почему оно было утрачено? – спросил, покраснев, дю Тийе, глубоко уязвленный, несмотря на свое благоденствие.

– Не то чтобы утрачено… – запинаясь, сказал парфюмер, ужаснувшись собственной глупости. – Но мне рассказывали о вашей связи с госпожой Роген. Черт побери! сойтись с чужой женой…

«Околесицу несешь, старый колпак!» – подумал дю Тийе, вспомнив жаргон своей старой профессии. И он мгновенно вернулся к своему плану – уничтожить, растоптать эту добродетель, уронить, смешать с грязью во мнении парижского торгового мира честного и почтенного человека, поймавшего его когда-то на месте преступления. В основе всякого чувства ненависти мужчины к мужчине или женщины к женщине, будь то в политике или в частной жизни, всегда лежит какое-нибудь неожиданное уличающее открытие. Ненавидят друг друга не за причиненный ущерб, не за нанесенную рану, даже не за пощечину – все это поправимо. Но попасться с поличным, совершая подлость!.. Дуэль между подлецом и тем, кто его уличил, может кончиться лишь смертью одного из них.

– О, госпожа Роген? – насмешливо протянул дю Тийе. – Да ведь это только лишний листочек в лавровом венке молодого человека! Понимаю, дорогой патрон: вам, верно, говорили, что она ссужала меня деньгами? Ну, так вот, как раз наоборот, – это я помог ей восстановить состояние, расстроенное в связи с делами ее мужа. Источник моего богатства, как я уже вам докладывал, совершенно чист. У меня не было ни гроша, вам это хорошо известно. Молодые люди иной раз могут оказаться в очень стесненных обстоятельствах, дойти даже до крайней нищеты; и если они, подобно Республике, прибегают иногда к принудительному займу, – что ж, этот долг они впоследствии уплачивают и становятся тогда честнее Франции.

– Это верно, – поспешил согласиться Бирото. – Дитя мое… господь… Ведь это Вольтер, кажется, сказал: «Раскаянье возвел в людскую добродетель».

– Если только, – продолжал дю Тийе, еще глубже задетый этой цитатой, – они не расхищают подло и низко имущества ближнего, как это может случиться, если вы в ближайшие три месяца обанкротитесь и мои десять тысяч франков пойдут прахом…

– Мне обанкротиться?.. – воскликнул Бирото, выпивший три стакана вина, а еще более захмелевший от радости. – Нет, нет… Всем известны мои взгляды на банкротство! Банкротство – смерть для купца! Я бы умер!

– За ваше здоровье! – сказал дю Тийе.

– За твое будущее потомство, – ответил парфюмер. – Почему вы не покупаете у меня в лавке, дю Тийе?

– Сказать по правде, я, честное слово, побаиваюсь госпожи Бирото. Она всегда мне нравилась! И не будь вы моим хозяином, я, право…

– Не ты первый находишь ее красивой, она многим внушала страсть, но она меня любит! Вот что, дю Тийе, друг мой, – продолжал Бирото, – доведите уж дело до конца.

– Что вы хотите этим сказать?

Бирото посвятил дю Тийе в спекуляцию с земельными участками, и тот, прикинувшись изумленным, одобрил эту операцию и похвалил парфюмера за проницательность и дальновидность.

– Я очень рад твоему одобрению; ведь вы, дю Тийе, слывете одной из умнейших голов в банковском мире! Дитя мое, вы могли бы помочь мне получить кредит во Французском банке; это дало бы мне возможность дождаться прибыли от «Кефалического масла».

– Я могу направить вас в банкирский дом Нусингена, – ответил дю Тийе, решивший заставить свою жертву проделать все пируэты пляски, которые приходится обычно проделывать банкротам.

Фердинанд сел к столу и написал следующее письмо:

«Господину барону де Нусингену.

Дорогой барон!

Податель сего письма, господин Цезарь Бирото – помощник мэра второго округа и один из наиболее известных представителей парфюмерной промышленности Парижа; он желает завязать с вами деловые сношения. Отнеситесь же с полным доверием ко всему, о чем он вас будет просить; оказав ему услугу, вы обяжете тем самым

В своей подписи дю Тийе написал вместо «и» краткого простое «и» . Для всех, с кем он вел дела, эта умышленная небрежность служила условным знаком. Самые горячие рекомендации, самые настойчивые, неотступные просьбы в его письме ничего в таком случае не стоили. Подобное письмо, в котором дю Тийе коленопреклоненно о чем-либо просил, в котором умоляли, казалось, даже восклицательные знаки, написано было, следовательно, по каким-то веским соображениям, он не мог отказать в рекомендации, но ей не полагалось придавать ни малейшего значения. Увидев вместо «и» краткого простое «и» , приятель дю Тийе отделывался от просителя пустыми обещаниями. Немало светских людей с большим весом, как дети, позволяют дурачить себя таким образом всяким дельцам, банкирам, адвокатам, которые пользуются двумя подписями: одной – настоящей, другой – не имеющей силы. На эту удочку попадаются самые проницательные люди. Чтобы разгадать такую уловку, надо испытать на себе различное действие рекомендации действительной и мнимой.