О. Генри - Коловращение (сборник)

– Я сказал громилой, а не нищим, – ответил грабитель.

– Как же мы кончим рассказ, когда вы доедите курицу и у вас, как полагается, начнется приступ раскаяния?

– Предположим, – задумчиво начал громила, – что Тони Пастор закроется сегодня раньше обыкновенного и твой отец приедет с «Парсифаля» в половине одиннадцатого. Я окончательно раскаялся, потому что ты напомнил мне моего сыночка Бесси…

– Послушайте, – сказал Томми, – а вы не ошиблись?

– Нет, клянусь пастелями Б. Кори Килверта, – сказал громила. – Всегда у меня дома остается Бесси и бесхитростно болтает с бледнолицей женой громилы. Так вот я и говорю – твой отец откроет парадную дверь как раз в ту минуту, когда я буду уходить, нагруженный увещаниями и бутербродами, которые ты завернул для меня в бумажку. Узнав во мне старого товарища по Гарвардскому университету, он отшатывается…

– Не в изумлении, надеюсь? – прервал его Томми, глядя на него круглыми глазами.

– Он отшатывается назад, – продолжал громила и вдруг, поднявшись на ноги, начал выкрикивать: – Ра, ра, ра! Ура, ура, ура!

– Ну-ну, – сказал удивленно Томми. – Первый раз слышу от громилы на работе университетский клич, хотя бы и в рассказе.

– Не все тебе знать, – засмеялся громила. – Это я подпустил сценичности. Если такую штуку сыграть в театре, только этот намек на университетскую жизнь и может обеспечить ей успех.

Томми взглядом выразил свое восхищение.

– Вы в этом здорово разбираетесь, – сказал он.

– И вот еще в чем ты проврался, – заметил громила. – Тебе давно надо бы пойти и принести золотой, который мама подарила тебе в день рождения, чтобы я передал его Бесси.

– Но она не для того дарила мне золотой, чтоб вы передали его Бесси, – надувшись отвечал Томми.

– Ну, ну! – строго сказал громила. – Нехорошо пользоваться тем, что в рассказе попалась неясная по смыслу фраза. Ты понимаешь, что я хотел сказать. Что я там получу от этой литературной стряпни? Я теряю всю выручку да еще каждый раз обязан каяться, а достаются мне разные пустячки и сувениры от вас, ребят. Как же, в одном рассказе я получил в награду всего-навсего поцелуй маленькой девочки, которая застала меня врасплох, когда я вскрывал сейф. Да еще вся она была липкая от патоки. Вот возьму эту скатерть, накину тебе на голову да и залезу в шкаф с серебром.

– Ничего подобного, – сказал Томми, обхватив колени руками. – Потому что после этого ни один журнал не примет рассказа. Вы же знаете, что вам следует соблюдать единство.

– И тебе тоже, – угрюмо возразил громила. – Вместо того чтобы сидеть здесь, болтать глупости и отнимать хлеб у бедного человека, тебе бы следовало залезть под кровать и вопить благим матом.

– Ваша правда, дружище, – согласился Томми. – Удивляюсь, к чему нас заставляют это делать. По-моему, Совет по охране детства должен был бы вмешаться. Для ребенка моих лет и неестественно, и неприятно соваться под ноги взрослому громиле, когда он занят делом, и предлагать ему красные санки и коньки, лишь бы он не разбудил больную маму. А посмотрите, что они заставляют вытворять громилу! Кажется, редактор должен бы знать… э, да что толку!

Громила вытер руки о скатерть и, зевнув, поднялся с места.

– Ну, давай кончать, – сказал он. – Благослови тебя боже, мой мальчик, ты нынче не дал человеку совершить преступление. Бесси станет молиться за тебя, когда я попаду домой и распоряжусь на этот счет. Больше я не ограблю ни одной квартиры, по крайней мере до тех пор, пока не выйдут июньские журналы. Тогда придет черед твоей сестренки: она застанет меня, когда я буду извлекать из чайника четырехпроцентные облигации США, и попытается подкупить меня коралловыми бусами и слюнявым поцелуем.

– Напрасно вы жалуетесь, не вам одному плохо, – вздохнул Томми, сползая с кресла. – Подумайте, ведь я никогда не высыпаюсь. Нам обоим достается, старик. Я бы хотел, чтоб вам удалось вылезти из рассказа и в самом деле ограбить кого-нибудь. Может быть, вам повезет, если мы попадем в инсценировку.

– Вряд ли, – мрачно сказал громила. – Я, должно быть, всегда буду сидеть на мели, если юные дарования вроде тебя будут пробуждать во мне стремление к добру, а журналы – платить по выходе из печати.

– Очень жаль, – сочувственно сказал Томми. – Только я тоже ничем помочь не могу. Это уж такое правило семейной беллетристики, что громиле никогда не везет. Ему мешает или младенец вроде меня, или юная героиня, или в самую последнюю минуту его сообщник, Рыжий Майк, припоминает, что служил в этом доме кучером. Во всяком рассказе вам достается самая плохая роль.

– Ну, мне, пожалуй, пора смываться, – сказал громила, подхватывая фонарь и коловорот.

– Вы должны взять с собой остаток курицы и вино для Бесси и его мамы, – спокойно заметил Томми.

– Да провались ты, ничего им не надо! – с досадой воскликнул громила. – У меня дома пять ящиков Шатоде Бейхсвель разлива тысяча восемьсот пятьдесят третьего года. А ваш кларет пахнет пробкой. А на курицу они и глядеть не станут, если ее не протушить в шампанском. Когда я выхожу из рассказа, мне так стесняться не приходится. Кое-что зарабатываю иной раз.

– Да, но вы все-таки возьмите, – настаивал Томми, нагружая громилу свертками.

– Спасибо, молодой хозяин, – послушно произнес громила. – Саул – гроза вторых этажей – никогда тебя не забудет. А теперь выпусти меня поживей, малец. Наши две тысячи слов подходят к концу.

Томми проводил его через холл к парадной двери. Вдруг громила остановился и тихонько окликнул мальчика:

– А это не фараон там перед домом стоит и любезничает с девушкой?

– Да, – ответил Томми, – ну и что же из этого?

– Боюсь, как бы он меня не забрал, – сказал громила. – Не забывай, что это беллетристика.

– Батюшки мои! – воскликнул Томми, поворачиваясь. – Идемте, я выпущу вас черным ходом.

Лет двадцать развивался корень зла.

К концу этого срока он был уже вполне на высоте положения.

Если бы вы жили где-нибудь в окружности ранчо Сэндаун, хотя бы на расстоянии пятидесяти миль от него, вы не могли бы не слышать о нем. Корень зла этот обладал густыми, черными как смоль волосами, необыкновенно искренними темно-карими глазами, а смех его разносился по прерии, точно журчанье где-то скрытого ручейка. Имя ему было Розита Мак-Меллэн, и это была дочь старого Мак-Меллэна, с овечьего ранчо Сэндаун.

Однажды в Сэндаун прибыли верхом на двух золотисто-рыжих конях – или, выражаясь точнее, на облезлых гнедых, – два претендента на руку Розиты. Один из них был Мэдисон Лэн, а другой «Малыш из Фрио». Но в это время его еще не звали «Малышом из Фрио»: он еще не успел тогда заслужить честь особой клички. Имя его было попросту Джонни Мак-Рой.