Генри Хаггард - Священный Цветок. Суд фараонов

– Это не совсем так, – ответил Стивен, – но я объясню вам все потом. А теперь, мисс Хоуп, не можете ли вы показать нам цветок?

– Сделать это может только Мать Цветка. Если вы посмотрите на цветок без нее, вы умрете.

– В самом деле? – воскликнул Стивен.

В конце концов, после долгого колебания, Мать Цветка согласилась сделать это, так как бог теперь был мертв. Однако она прежде всего отправилась в заднюю часть дома и хлопнула в ладоши. На этот зов явилась глухонемая старуха, представлявшая типичный образец туземной альбиноски. Она смотрела на нас с удивлением. Миссис Эверсли начала разговаривать с ней с помощью пальцев, причем делала это так быстро, что я едва мог следить за их движениями. Старуха поклонилась до земли, потом поднялась и побежала по направлению к воде.

– Я послала ее за веслами от лодки, – сказала миссии Эверсли. – Я положу на них свою печать. Никто не осмелится воспользоваться ими, чтобы переплыть через озеро.

– Это очень благоразумно, – заметил я, – так как нам бы не хотелось, чтобы Мотомбо узнал о нашем пребывании здесь.

Мы подошли к ограде, окружавшей Священный Цветок. Миссис Эверсли разрезала туземным ножом пальмовые волокна, припечатанные глиной к двери. Никто не мог войти в ограду, не сломав этой печати. Оттиск на ней был сделан небольшим предметом, который Мать Цветка носила на шее как знак занимаемого ею положения. Это был очень странный предмет, сделанный из золота и имевший на лицевой стороне глубоко вырезанное изображение обезьяны с цветком в правой руке. Кроме того, он был, по-видимому, очень древней работы; это указывало на то, что обезьяна и орхидея почитались народом понго с незапамятных времен.

Когда Мать Цветка открыла дверь, я увидел самое красивое растение, какое когда-либо видел человек. Размером оно было около восьми футов в поперечнике; его листья были темно-зелеными, длинными и узкими. Как раз в это время года оно цвело – я насчитал около двенадцати вполне распустившихся цветков. О размерах последних я уже упоминал, когда описывал высушенный экземпляр, поэтому нет нужды повторять это. По количеству цветков этого священного растения понго судили о том, будет ли данный год урожайным или нет. Если их было много – они ждали хорошего урожая, если мало – плохого.

Иногда случалось, что растение вовсе не цвело; в таких случаях всегда ждали засухи и голода. Поистине это были замечательные цветы с их золотыми лепестками и темными пятнами в центре, чрезвычайно походившими на обезьяньи головы.

Но если орхидея поразила меня, то на Стивена она, можно сказать, произвела ошеломляющее действие. Он чуть с ума не сошел. Он долго смотрел на растение и в заключение бросился перед ним на колени, тем самым заставив мисс Хоуп воскликнуть:

– Как, о Стивен Соммерс, вы тоже поклоняетесь Священному Цветку?

– Да, – ответил он, – я готов умереть за него.

– Это вы еще успеете сделать, – заметил я в сердцах, так как не люблю, когда взрослые люди выставляют себя в глупом виде.

Вместе с нами в ограду вошли Мавово и Ханс, и я подслушал их разговор, который весьма позабавил меня. Ханс объявил Мавово, что белые люди восхищаются этой сорной травой (он так и сказал: «сорной травой») потому, что она похожа на золото, которое является действительно почитаемым ими богом, хотя этот бог известен среди них под разными именами. Мавово, которого это мало интересовало, ответил, что это, может быть, и так, хотя он убежден, что истинной причиной нашего поклонения этому растению является то, что из него добывается снадобье, дающее силу и храбрость. Я должен заметить, что зулусы ценят только те цветы, которые приносят какую-нибудь практическую пользу.

Налюбовавшись цветком вдоволь, я спросил миссис Эверсли, что представляют собой небольшие насыпи, расположенные за круглой влажной клумбой, на которой росла орхидея.

– Это могилы Матерей Цветка, – ответила она. – Здесь их двенадцать; а вот место для тринадцатой, которая предназначена для меня.

Чтобы переменить разговор, я задал ей другой вопрос, а именно, есть ли в этой стране еще такие орхидеи.

– Нет, – ответила она, – по крайней мере, я никогда не слышала об этом. Мне всегда говорили, что этот цветок доставлен сюда издалека много лет тому назад. Кроме того, согласно древнему закону ему не дают разрастаться. Я должна срезать и уничтожать с соответствующей церемонией всякий новый отросток, выходящий за пределы этой клумбы.

– Видите этот семенной плод, оставшийся на стебле одного из прошлогодних цветков? Он теперь вполне созрел, и в ночь будущего новолуния, когда меня посетит Калуби, я должна буду сжечь его с известными обрядами в присутствии последнего.

При уходе я сорвал этот семенной плод, который размером был не больше апельсина. Никто не заметил этого, и я преспокойно спрятал его в карман.

Потом, предоставив Стивену и молодой леди восхищаться орхидеей (или друг другом), мы, трое старших, возвратились в дом, чтобы обсудить положение вещей.

– Мистер и миссис Эверсли! – сказал я. – Судьба привела вас снова встретиться после двадцатилетней разлуки. Но что делать дальше? Правда, горилла убита, и поэтому путь через лес свободен. Но за лесом есть еще водное пространство, переплыть которое нам не на чем. За водным пространством, у входа в пещеру, сидит, словно паук в паутине, старый колдун Мотомбо, а за Мотомбо и его пещерой – Комба, или новый Калуби, и целое племя людоедов…

– Людоедов? – прервала меня миссис Эверсли. – Я не знала, что они людоеды. Правда, я знаю понго очень мало, так как почти не видела их.

– В таком случае поверьте мне, что это так. Кроме того, я убежден, что они собираются съесть нас. Теперь, предполагая, что вы, вероятно, не намерены провести всю свою жизнь на этом острове, я хотел бы узнать, как вы думаете бежать из Страны Понго?

Они покачали головами. По-видимому, они не думали об этом. Брат Джон погладил свою белую бороду и спросил:

– А на чем порешили вы, Аллан? Я и моя жена вполне полагаемся на вас. Вы так предусмотрительны.

После минутного размышления я позвал Ханса и Мавово, которые пришли и уселись на корточках на веранде.

– Ну и что вы решили? – спросил я, изложив им положение дела.

– Мой отец смеется над нами, – торжественно ответил Мавово. – Может ли что-нибудь решать крыса, сидящая в норе, в то время, когда собака ждет ее у входа? Я ничего не вижу, кроме смерти!

– Весело! – заметил я. – А что скажешь ты, Ханс?

– Ох, баас, – ответил готтентот, – я был мудр, когда мне пришла в голову мысль спрятать ружье Интомби в бамбуковую палку. Но теперь моя голова стала похожа на испорченное яйцо. Когда я пытаюсь вытряхнуть из нее мудрость, мои мозги размягчаются и болтаются в ней, как внутренность испорченного яйца. Однако у меня есть одна мысль: спросить совета у мисс. У нее молодой ум, и она не утомлена. Спрашивать бааса Стивена бесполезно, так как его голова занята теперь другим, – при этом Ханс улыбнулся, слегка оскалив зубы.