Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

При виде этого инструмента, которым доктор поигрывал с самым довольным видом, Их Светлости покраснели

Люди и старые девы называют воспитанием привычку скрывать самые естественные потребности, а когда им удается полностью извратить нашу природу, они говорят, что мы хорошо воспитаны. Однажды вечером моя хозяйка попросила одну из юных мисс спеть. Лишь только эта барышня села к роялю и запела, я тотчас узнала одну из тех ирландских мелодий [229], которые слышала в детстве, и поняла, что я тоже музыкантша. Посему я присоединила свой голос к голосу певицы; и что же? барышне достались комплименты, а мне шлепки. Эта величайшая несправедливость меня возмутила, и я бросилась на чердак. О священная любовь к родине! о восхитительная ночь! Я узнала, что такое крыша! Я услышала, как Коты воспевают Кошек, и эти пленительные элегии вселили в мою душу презрение к лицемерным урокам моей хозяйки. Иные из Кошек заметили меня и, кажется, остались недовольны моим присутствием, но тут величавый Кот с взъерошенной шерстью и великолепными усами взглянул на меня и сказал своей подруге: «Она еще ребенок!» Услышав этот презрительный отзыв, я принялась скакать и прыгать c истинно кошачьим проворством, я опускалась на четыре лапы с той мягкостью и гибкостью, на какую неспособно никакое другое Животное, – все ради того, чтобы доказать, что я уже не ребенок! Тщетно: никто не обратил внимания на эти кошачьи нежности. «Когда же станут воспевать меня!» – думала я. Вид этих гордых Котофеев, их песни, с которыми голос Человека никогда не сможет сравниться, взволновали меня до глубины души; под их влиянием я сочиняла песенки, которые распевала на лестнице. Но тут произошло важнейшее событие, которое внезапно прервало течение моей безмятежной жизни. Племянница моей хозяйки, богатая наследница, увезла меня в Лондон; она полюбила меня без памяти, целовала, гладила, и ее ласки так мне понравились, что я, вопреки кошачьим принципам, к ней привязалась. Мы были неразлучны, и я имела случай наблюдать лондонский большой свет в течение зимнего сезона. Там-то я смогла изучить развращенность английских нравов, затронувшую даже Животных, и узнать, что такое cant [230], ненавистный лорду Байрону и причинивший мне столько же страданий, сколько и ему, хотя я, в отличие от него, не сумела опубликовать плоды моих досугов.

Молчание мое придало ему храбрости, и он вскричал: «Киска моя!»

Арабелла [231], моя хозяйка, была молодая особа, каких много в Англии: она никак не могла решить, какой муж ей нужен. Абсолютная свобода, предоставляемая девицам в выборе Мужчины, лишает их рассудка, тем более что они помнят о строгости английских нравов, не допускающих никаких вольностей после свадьбы. Я и думать не могла, что лондонские Кошки переняли эти строгие правила, что мне однажды предстоит стать жертвой английских законов и предстать перед судом жестоких и страшных Doctors commons [232]. Арабелла очень приветливо встречала всех Мужчин, которых с нею знакомили, и каждый мог льстить себя надеждой, что именно он женится на этой красивой девице; однако когда дело подходило к концу, она отыскивала предлоги для разрыва, что, должна признаться, казалось мне не слишком приличным. «Выйти за Мужчину с кривыми ногами! ни за что на свете! – говорила она об одном. – А у того коротышки нос курносый». Что до меня, я вообще не интересовалась Мужчинами и не могла понять, как можно основывать свой выбор на особенностях сугубо физических.

И вот однажды один старый пэр Англии увидел меня и сказал Арабелле: «У вас прелестная Кошка, она похожа на вас, такая же белая и юная; ей нужен муж; у меня есть роскошный ангорский Кот; позвольте мне ей его представить».

Три дня спустя пэр привез с собой Котофея – прекраснейшего из всех, какие только водились в палате Лордов. Пуф [233]был черной масти, с великолепными зелено-желтыми глазами, которые смотрели холодно и надменно. Пушистый хвост с желтыми полосками доставал до полу. Должно быть, сей Котофей происходил из австрийского императорского дома, ибо, как видите, сохранял верность его цветам [234]. Манеры его обличали Кота, не однажды бывавшего при дворе и в большом свете. Он так свято чтил приличия, что на публике не позволил бы себе даже почесать голову лапой. Пуф много путешествовал и бывал на континенте. Наконец, он был так замечательно красив, что, говорят, удостоился даже ласк английской королевы. Я в своей простоте и наивности прыгнула ему на шею, надеясь, что мы вместе поиграем; но он отказался, сославшись на присутствие посторонних. Тут я взглянула на кошачьего пэра повнимательнее и поняла, что той фальшивой, деланой важностью, которую в Англии именуют respectability, он обязан возрасту и чревоугодию. Полнота его приводила в восхищение Людей, но именно она мешала ему двигаться. В этом и состояла истинная причина его равнодушия к моим прелестям: он продолжал невозмутимо и хладнокровно покоиться на невыразимой части своего тела и смотрел на меня, шевеля усами, а время от времени прикрывал глаза. Для Кошки, рожденной в доме пастора, Пуф считался в кошачьем высшем свете самой выгодной партией; он имел в своем распоряжении двух слуг, ел на китайском фарфоре, пил только черный чай, ездил в экипаже в Гайд-парк и был вхож в парламент. Моя хозяйка оставила его у себя. Без моего ведома все кошачье население Лондона узнало, что мисс Красотка из Котшира выходит замуж за славного Пуфа, носящего австрийские цвета. Ночью на улице раздался концерт: я спустилась вниз в обществе милорда, двигавшегося из-за приступа подагры очень неторопливо. На улице мы нашли всех Кошек палаты Лордов: они явились поздравить меня и пригласить войти в состав их Крысолюбивого общества. Они объяснили мне, что охотиться на Крыс и Мышей – это верх заурядности. С их губ постоянно слетали слова shoking и vulgar. Больше того, ради славы отечества они создали Общество воздержания [235]. Несколько ночей спустя мы с милордом отправились на крышу Олмакса [236]послушать серого Кота, который намеревался рассмотреть этот вопрос всесторонне. В своей речи, сопровождавшейся многочисленными возгласами: «Слушайте! слушайте!», он доказал, что когда апостол Павел рассуждал о милосердии, он обращался также и к английским котам и кошкам. Следственно, именно английскому роду, который способен доплыть на кораблях до края света, не боясь замочить лапы, суждено распространить по всему миру принципы крысолюбия. В самых отдаленных уголках земного шара английские коты уже проповедуют священную доктрину Общества, основанную, между прочим, на открытиях науки. Вскрытие Крыс и Мышей показало, что они устроены почти так же, как и Коты: итак, угнетение одних другими противоречит Праву Животных, еще более незыблемому, нежели Международное право. «Крысы и Мыши – наши братья», – сказал серый Кот. И нарисовал такую выразительную картину страданий Крысы, попавшей в пасть к Коту, что я залилась слезами.