Элизабет Гаскелл - Север и Юг

Тем не менее мистер Торнтон действительно находился в трудном положении. Он остро чувствовал, как ранена его гордость, поскольку слишком сильно понадеялся на свои коммерческие способности. Будучи хозяином собственной судьбы, он приписывал свой успех не особым заслугам или качествам, а силе, которую, по его мнению, торговля давала любому смелому, честному и упорному человеку. Такой коммерсант мог возвыситься до уровня, с высоты которого он мог смотреть на великую игру мирового рынка и при должной дальновидности обретать влияние и власть, недоступные ему при любом другом образе жизни. В дальних странах – на Востоке и Западе, где никто не знал мистера Торнтона лично, – его имя вызывало уважение, а данное им слово ценилось на вес золота. Таким было кредо, с которого он начинал. «Купцы ее были князья» [10], – однажды прочитала его мать, и эти слова стали трубным зовом, призвавшим мистера Торнтона к борьбе на торговых аренах. Но, в отличие от многих других – мужчин, женщин и детей, – он был полон жизни для далеких чужестранцев, и мертвым – для своих сограждан. Он завоевал себе громкое имя в заморских странах как глава фирмы, которую знали поколения людей. Но ему потребовались долгие годы, чтобы добиться славы и уважения здесь и сегодня – в Милтоне, на своей фабрике, среди собственных рабочих.

Хозяин и его «руки» вели параллельные жизни, близкие, но не пересекающиеся – вплоть до случайного (или так ему казалось) знакомства с Николасом Хиггинсом. И вот однажды, сойдясь лицом к лицу, как мужчина с мужчиной, как личность с личностью, в окружении однообразной толпы рабочих, они оба вдруг осознали, что «мы все имеем человеческое сердце». Так было положено начало. Теперь же опасения утратить отношения, сложившиеся в последнее время между ним и двумя-тремя рабочими, с которыми он планировал провести один или два интересных эксперимента, придали новой остроты безотчетному страху, терзавшему его уже несколько недель. Мистер Торнтон лишь недавно понял, насколько укрепилась его репутация как фабриканта, каким авторитетом он стал пользоваться, войдя в близкий контакт с рабочими, какую власть это дало ему над странными, хитрыми и невежественными людьми, тем не менее обладавшими упрямым и своевольным характером, способными на проявление сильных человеческих чувств.

Он заново оценил свое финансовое положение. Забастовка, прошедшая полтора года назад или больше (сейчас была поздняя весна с холодной, почти зимней погодой), – та забастовка, когда, в отличие от нынешнего состояния души, он чувствовал себя молодым, помешала завершению нескольких больших заказов, которые имелись у него на руках. Он вложил большую долю капитала в новое и дорогое оборудование, а затем купил много хлопка для реализации заказов по заключенным контрактам. Позже ему не удалось выполнить их – в основном из-за абсолютного отсутствия опыта у части ирландских рабочих, которых он привез на фабрику. Почти вся их продукция оказалась испорченной и не соответствующей стандартам. Торговый дом, гордившийся выпуском первосортных товаров, не мог отправить этот брак своим заказчикам. Затруднения, вызванные забастовкой, растянулись на многие месяцы. Они разоряли фабрику, и мистер Торнтон, встречаясь с Хиггинсом, разговаривал с ним грубо и сердито, вспоминая, каким серьезным был вред от стачки, которую тот организовал. Однажды, осознав причину своего внезапного и несправедливого негодования, он решил обуздать себя.

Ему не хотелось избегать Хиггинса. Он должен был справиться с гневом и предоставить Николасу возможность приходить к нему либо в свободное время, либо когда это допускалось строгими правилами бизнеса. Размышляя о забастовке и том, как ее можно было предотвратить, мистер Торнтон постепенно растерял чувство обиды. Ему стало ясно, почему два таких человека, как он и Хиггинс, посвятивших свою жизнь производству и работавших с одним и тем же товаром, смотрели на обязанности и позиции друг друга совершенно по-разному. С тех пор между ними возникло общение, которое, разумеется, не могло предотвратить будущее столкновение мнений и действий, но позволяло хозяину и рабочему взглянуть на оппонента с большей симпатией и снисходительностью и проявить при этом доброту и терпение. Кроме того, их завязавшиеся дружеские отношения выявили обоюдное незнание реального положения каждой из сторон.

К сожалению, наступил один из тех периодов плохой торговли, когда падение цен на рынке привело к сокращению всех крупных капиталов. Мистер Торнтон потерял почти половину активов. Ни одного заказа не поступило, и он терял доход от вложений в новое оборудование фабрики. Теперь было трудно даже получить оплату за выполненные заказы. На поддержание бизнеса требовались средства. Пришли счета за купленный хлопок. Денег не хватало. В долг давали только под непомерные проценты. Кроме прочего, ему никак не удавалось продать часть своей собственности. Но мистер Торнтон не отчаивался. День и ночь он составлял кризисные планы, предугадывая возможные чрезвычайные случаи. Он, как всегда, был мягок и спокоен с домочадцами. На фабрике рабочие почти не слышали от него прежних добрых слов, но к тому времени они уже знали его характер и понимали, под каким давлением он находится. Получая от него краткие и неохотные ответы, они относились к нему с симпатией и заботой. Никаких следов не осталось от прежнего скрытого противостояния, которое когда-то подспудно тлело и готово было вспыхнуть, чтобы разгореться до стадии жестких решений.

Однажды мистер Торнтон подошел к начальнику цеха и сурово спросил, почему его указание не было выполнено. Затем, проходя мимо рабочих, он горестно вздохнул.

– Хозяин уже на грани, – глядя ему вслед, сказал Хиггинс.

В ту ночь рабочие без ведома начальства остались в цеху и выполнили незавершенную работу. Мистер Торнтон ничего не узнал бы об этом, если бы ему не рассказал надсмотрщик.

«Эх, я знаю, кто огорчился бы, увидев нашего хозяина с лицом, похожим на кусок серого ситца! Старый священник извел бы печалью свое доброе сердце, если бы увидел этот горестный взгляд», – подумал Хиггинс, поравнявшись с мистером Торнтоном на Мальборо-стрит.

– Хозяин, – решительно сказал он, остановив шагавшего джентльмена, отчего тот сердито посмотрел на Николаса, недовольный вмешательством в ход его размышлений. – Вы что-нибудь слышали о мисс Маргарет?

– О какой мисс?..

– Мисс Маргарет. Я имею в виду мисс Хейл, дочь старого священника. Если вы немного подумаете, то вспомните ее.

Последнюю фразу он произнес весьма уважительным тоном.

– Ах да!

Внезапно озабоченное, скованное холодом лицо мистера Торнтона изменилось, на губах появилась улыбка. Казалось, будто мягкий летний ветерок сдул с него всю паутину беспокойства. И хотя его губы по-прежнему норовили сжаться в прямую линию, в глазах засияли искры веселья.