Анна Моц - Психология женского насилия. Преступление против тела

Такое отсутствие интернализированного ощущения надежной матери приводит к навязчивости в поведении, попыткам остаться с матерью и острому чувству брошенности и страха, возникающему в моменты, когда ребенка оставляют в одиночестве, как будто мать никогда уже не вернется. Согласно психоаналитической терминологии, объектные отношения девочки искажаются и она вполне может проявлять качество «прилипчивости» в ходе психотерапии, совершая отчаянные попытки «цепляться» за терапевта и опасаясь, что о ней не будут думать вне непосредственного физического присутствия. Ситуации сепарации могут казаться ей невыносимыми.

В недавней работе Бейтмана и Фонаги исследуется, как у людей с ранними нарушениями привязанности формируются и развиваются трудности в ментализации своих собственных эмоциональных состояний и эмоциональных состояний других людей (Bateman, Fonagy, 2004). Вместо ментализации такие люди реализуют свои сложные чувства в импульсивном поведении, включая насилие в отношении себя или других. Существует растущая доказательная база, выстроенная на лежащей в основе поведения этих личностей модели нарушенной привязанности, для проведения психотерапии, нацеленной на устранение трудностей в ментализации определенных состояний психики.

Неудачные попытки лиц, осуществляющих уход за малышом, отзеркалить и отрефлексировать его поведение создают в дальнейшем трудности в рефлексивном функционировании самого этого ребенка. Данная работа в большой степени основывается на типах процессов, описанных в данной главе, на способах передачи моделей нарушенных привязанностей между поколениями и на глубинных причинах развития подобных трудностей.

В следующих главах подробно описывается, как эти трудности проявляются в различных актах насилия со стороны женщины в отношении детей, самой себя и партнеров, со ссылкой на модели женского насилия, описанные выше.

Стряхнув с себя скуку, Руфь спешила приготовить ужин, стараясь успеть до прихода мужа из конторы. Всего две радости она втайне позволяла себе – к одной из этих радостей был причастен ее сын и сама комната, в которой она ей предавалась, в какой-то мере тоже усугубляющая удовольствие. Здесь царил зеленоватый влажный полумрак, так как сосновые ветви прикрывали все окно и приглушали свет. Эту маленькую комнату доктор называл когда-то кабинетом, а теперь, кроме швейной машинки и манекена в углу, здесь стояло лишь кресло-качалка да скамеечка для ног. Руфь садилась, устраивала сына на коленях и кормила его грудью, не отводя взгляда от его закрытых глаз. Ее побуждало вглядываться с такой пристальностью в его лицо не столько чувство материнской нежности, сколько нежелание глядеть на его свисавшие чуть не до пола ноги.

В конце дня, когда муж запирал контору и отправлялся домой, Руфь заходила в маленькую комнату и звала сына. Он входил, она расстегивала блузку, улыбаясь. Он был еще так мал, что его не смущала ее обнаженная грудь, но безвкусное материнское молоко ему не нравилось – для этого он уже достаточно вырос, а потому входил он неохотно, как бы выполняя надоевшую обязанность, а выполнял он ее ежедневно и, втягивая пресное сладковатое молоко, старался не сделать нечаянно матери больно зубами.

В ней отзывалось все, что было в нем: принужденность, безразличие, вежливая покорность, – и воображение ее работало вовсю. У нее было вполне отчетливое ощущение, будто он вытягивает из нее нить света. Ей казалось, из нее струится золото, виток за витком. Она была как дочка мельника, та самая, что просидела ночь на сеновале, наделенная волшебной силой, которой одарил ее Румпельштильцхен, – она тоже воочию видела нить золотой пряжи, струившуюся из нее. И в этом она тоже черпала наслаждение, и было невозможно от него отказаться.

Тот факт, что женщины могут осуществлять и осуществляют сексуальное насилие над детьми, в серьезной мере угрожает социальным стереотипам материнства и женственности. Хотя данные криминальной статистики стабильно показывают, что женщины совершают лишь 1 % от всех правонарушений на сексуальной почве (Home Office, 1993, 1998, 2003, 2006), существуют свидетельства по другим показателям и из других источников, включая самоотчеты жертв сексуального насилия, что эта цифра не отражает истинный уровень насилия со стороны женщин. В недавнем ретроспективном исследовании, проведенном в США и основанном на самоотчетах, Дьюб с соавторами обнаружили, что мужчины говорили о совершении женщинами порядка 40 % преступлений сексуального характера в отношении несовершеннолетних, в то время как женщины говорили лишь о 6 % таких случаев (Dube et al., 2005). Форд приводит данные детской службы доверия Великобритании ChildLine за 2004–2005 гг., в которых указывается, что 3 % девочек, звонивших на горячую линию, заявляли о насилии со стороны женщин и 2 % – о насилии со стороны их собственных матерей, в то время как мальчики сообщали о насилии со стороны женщин в 25 % случаев и в 16 % – о насилии со стороны матерей (Ford, 2006). Очевидно, что официальная статистика, касающаяся уголовного судопроизводства по подобным случаям, демонстрирует иную картину. Сексуальное насилие, совершаемое женщинами, судя по всему – то преступление, показатели которого сильно занижаются (Ford, 2006; Saradjian, 1996).

Последствия женского сексуального насилия в значительной степени недооцениваются жертвами по нескольким причинам. А именно: большее чувство стыда, связанное со злоупотреблением со стороны матери или других женщин; преобладающее в социуме представление о мужчинах-преступниках и женщинах-жертвах; сложная и сильная эмоциональная привязанность детей к их матерям или женщинам-опекунам и страх, во многих случаях оправданный, что им не поверят. Идея о том, что некоторые матери или женщины детородного возраста совершают сексуальное насилие в отношении детей, является в обществе недопустимой, она бросает вызов идеализированным представлениям о материнстве и женственности.

С признанием существования материнского сексуального насилия дело обстоит сложнее, нежели с признанием материнского физического насилия. Даже после того как впервые был выявлен «синдром избиваемого ребенка» и ему дали определение, чувства возмущения и недоверия по-прежнему присутствуют среди широкой аудитории. Неспособность признать возможность женского сексуального насилия отражает общую тенденцию отрицания женской сексуальности в целом и женских перверсий в частности.

Табу материнского инцеста остается поразительно мощным, что затрудняет его концептуализацию: «Сохранение в секрете и отрицание сексуального насилия по-прежнему остается обычным делом, особенно когда человек, совершивший действия насильственного характера, является женщиной» (Saradjian, 1996, p. xiii). Беспрепятственный доступ к детям, который есть у женщин – матерей, нянь, детских медсестер, гувернанток и помощниц по дому, а также интимный характер их обычного взаимодействия с детьми (например, во время купания, переодевания, кормления, смены подгузников, нанесения кремов и лосьонов) позволяют женщинам чрезвычайно легко совершить насильственные действия в отношении детей и злоупотреблять своими полномочиями именно в рамках ухода за ними. Эти факторы позволяют также скрыть эпизоды насилия, что предоставляет множество возможностей для первертного обращения с детьми. Сама женщина-насильник зачастую не дифференцирует сексуальный контакт с детьми и искреннюю привязанность к ним, что отражает ее собственный детский опыт. Ранний опыт сексуального насилия может предрасположить женщину к совершению впоследствии преступлений насильственного сексуального характера в отношении детей.