Дональд Калшед - Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Это можно интерпретировать и так: первичные аффекты младенческого периода не были опосредованы матерью. Она не сыграла свою роль посредника, который «многократно знакомит психику младенца с его телом, а его тело – с психикой» (Winnicott, 1970: 271), что порождает невыносимую боль и тревогу у ребенка. Дит возникает, чтобы этот невыносимый аффект не был пережит. Он отказывается от воплощения. Теперь аффект отделен от образа, тело – от психики, невинность – от опыта. Жизнь продолжается в состоянии разделенности. Когда начинается процесс исцеления и возникают невыносимые воспоминания о психической боли, кодированные в телесных репрезентациях и символически представленные образом «ребенка», возвращаются, чтобы быть интегрированными в сознание, Дит становится мощным психическим фактором вытеснения и сопротивления.

Внутренний ребенок, которого Дит любит и ненавидит, обычно несет на себе все бремя отщепленных соматизированных аффектов – тех аффектов, которые теперь устранены из сознания и инкапсулированы в том, что Юнг называет «соматическим бессознательным» (Jung, 1988: 441–444). Видимо, Дит направляет свою агрессию и презрение на этого ребенка, потому что отчаянно хочет уберечь его от дальнейшего страдания в реальности, страдания, которое чуть не «убило» этого ребенка в прошлом (и, следовательно, чуть не убило и его самого). Чтобы избежать этих катастрофических (для него) последствий, он создает мир страданий – внутренний ад, а сам становится неумолимым и тираническим внутренним «голосом». Такая дезинтеграция создает мир повторяющегося страдания, которое стало не острым, а хроническим и, таким образом, приемлемым для хрупкого Эго.

Все эти страдания инспирированы Дитом во избежание другого страдания, более продуктивного, которое могло бы вывести из замкнутого, дозированного круга ада. Как выразила это Элен Люк (Luke, 1995: 60), «по-настоящему страдает невинный, а не виновный». Лишь когда невинному ядру фрагментированного я будет позволено страдать, может быть взломана адская крипта и открыт выход из нее. Пока власть Дита не будет ослаблена с помощью внутреннего и/или внешнего принятия, он остается «богом, который превращает любое страдание в насилие». В конце этой главы мы увидим, как повторяющееся, аддиктивное, невротическое страдание Ада уступает место открытому, осмысленному и подлинному страданию, которое Данте и его проводник находят в Чистилище. Это дает нам возможность обсудить эти два типа страдания и то, как они проявляются в клинической ситуации.

Кажется, что абсолютный нигилизм Дита – он великий отрицатель, он говорит «нет» всему, что есть в психе – имеет отношение к энергиям агрессии, которые по необходимости направлены вовнутрь после того, как вследствие травмы произошел разрыв в потоке переживания ребенка. Ребенок, с которым снова и снова жестоко обращались в течение долгого времени, накапливает по отношению к своим мучителям огромный заряд гнева, который он не может направить против них. Напротив, эта агрессия отводится во внутренний мир и обращается на потребности ребенка, которые он все время чувствует и все время должен подавлять. Когда эти агрессивные энергии используются защитной системой, они превращаются в нечто чудовищное, и в результате этого процесса во внутреннем мире появляется фигура Дита.

Много лет назад Д. В. Винникотт показал, что здоровое развитие я требует, чтобы родительские объекты «достаточно хорошо» реагировали на спонтанное я ребенка, которое приходит в мир двумя путями – через любовь и агрессию, и оба эти архетипических аффекта необходимо гуманизировать в полнокровном общении с важными для нас людьми. Тогда аффекты могут быть интегрированы и мы сумеем использовать нашу агрессию ради любви, а не ради ненависти и защиты. Когда это невозможно, любовь и агрессия остаются архетипическими, сплавляются в патологическую амальгаму, что проявляется в вынужденном повторении и садомазохистских защитах, которые мы видим у Данте в образах Дита и его узников.

Пол Расселл пишет об этом:

Любовь и ненависть находятся в самом центре того, чем является травма. Насколько человек любит, настолько живет. Насколько человек ненавидит, настолько умирает… Ненависть возникает в ответ на повреждение я. Это – особый вид боли, для которой характерно желание повреждать, убивать и разрушать, которое наподобие патологической аутоиммунной реакции может стать болезнью… На каждом этапе жизни существует своя версия борьбы между желанием убивать и стремлением к привязанности… Как вообще можно ненавидеть любимый и любящий объект и при этом жить?

Ответ на вопрос Расселла заключается в том, что «ненавидеть любимый и любящий объект и при этом жить» нам позволяют примитивные защиты. Они инкапсулируют «плохие» импульсы/объекты, отщепляют их от сознательного Эго и отправляют в ад, где они живут бок о бок с «невинными» и «хорошими» частями детского я, умерщвленными в ранних отношениях привязанности и подавленными аналогичным образом. И эти «плохие» (греховные) внутренние частичные я- репрезентации, и их «хорошие» (невинные) противоположности появляются в дантовской истории. Мы увидим, что они живут на различных уровнях преисподней либо за более или менее свободно открывающимися, либо за крепко запертыми воротами в зависимости от того, насколько они «плохие». Созданный Данте образ Ада является, пожалуй, прообразом современных элитных охраняемых поселков!

Время от времени в ходе психотерапии намеки на фигуру Дита и его охраняемые темницы появляются в сновидениях пациентов, переживших травму. Я нескоро забуду одно из моих самых первых переживаний этого сверхъестественного присутствия.

Анорексичная пациентка с жизненной историей, в которой было немало травм, пришла ко мне в преддверии новых, важных для нее интимных отношений с мужчиной. Эти новые отношения бросали вызов ее привычному ригидному и обсессивному контролю над собой. На второй сессии она сообщила о сновидении, которое ее беспокоило. В этом сновидении она с удовольствием проводила время в каком-то летнем лагере до тех пор, пока постепенно не поняла, что оттуда никому нельзя уйти. У воспитателей, педагогов и других людей в этом «лагере» были совершенные тела. Они прикладывали постоянные усилия, чтобы сохранить красоту своей юности, а те, у кого был лишний вес или телесные дефекты (у пациентки было очень амбивалентное отношение к собственному телу), странным образом исчезали из лагеря.

Ее ужас стал еще сильнее, когда она поняла, что «генерал-губернатор», управляющий жизнью лагеря, и его сотрудники наблюдают за ней, каждый день оценивают ее. Они делают это с помощью всевидящего ока, которое неотступно следило за ней откуда-то сверху. В панике она попыталась сбежать, но отморозки в черной униформе, которые подчинялись коменданту лагеря, поймали ее и куда-то поволокли. Вокруг она видела мужчин и женщин. Они бессмысленно таращились в пустоту, лишенные души, они находились в состоянии, подобном смерти заживо. Она проснулась, задыхаясь от ужаса и с осознанием того, что она побывала в концлагере!