Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Джойс Мэйнард: Еще в 1972 году Джерри Сэлинджер говорил об Уне О’Нил и с удивительной горечью отзывался о Чарли Чаплине. Ирония заключается в том, что когда Сэлинджер впервые написал мне и предложил мне переехать к нему, я была в том же возрасте, в котором была Уна, выходя замуж за Чаплина, а Джерри был всего на год моложе, чем был Чаплин, когда впервые встретил Уну.

Лейла Хэдли Люс: Уна обожала Чарли, и когда он умер, она просто вдребезги разбилась.

Джейн Сковелл: Когда он ушел, ушла и она.

Арам Сароян: Однажды я брал интервью у Уны. Интервью шло к концу, и в моих заметках к интервью оставался последний пункт. И я спросил: «Вы ведь знали Дж. Д. Сэлинджера, верно?» Она посмотрела на меня и сказала: «Не хочу говорить об этом».

Джейн Сковелл: В конце жизни Уна стала алкоголичкой. Это было проклятием О’Нилов, о котором говорили. Ее брат покончил жизнь самоубийством. Ее сводный брат совершил самоубийство.

Пол Александер: Отношения между Уной О’Нил и Дж. Д. Сэлинджером никогда и ни за что бы ни к чему не привели. Учитывая то, что она была такой, какой была, учитывая ее происхождение, учитывая то, кем она хотела стать в будущем, можно уверенно сказать, что она ни за что не стала бы жить в Нью-Гэмпшире, пока Сэлинджер будет сидеть в своем бункере в лесу и писать, писать, писать. Эта трагедия в жизни Сэлинджера, утрата «любви всей его жизни», единственной женщины, которую он, возможно, любил сильнее, чем остальных, в значительной степени – его собственный вымысел. Сэлинджер никогда не оправился от этой травмы.

Дэвид Шилдс: То, что он всю жизнь нес факел отношений, которые, по всей видимости, никогда не получили завершения, важно и показательно. Сэлинджер воспроизведет эти отношения с рядом очень молодых женщин. Девушки, которые были у него после Уны, были машинами времени. Оставшееся у Сэлинджера на всю жизнь маниакальное влечение к девушкам-подросткам было, по меньшей мере, отчасти, попыткой обретения Уны, какой она была до падения. Уна навсегда определила Сэлинджера.

Дж Д. Сэлинджер(«Над пропастью во ржи»):

А увлекают меня такие книжки, что как их дочитаешь до конца, так сразу подумаешь: хорошо, если бы этот писатель стал твоим лучшим другом и чтоб с ним можно было поговорить по телефону когда захочется [117].

Майкл Кларксон с сыновьями и Санта-Клаус.

Майкл Кларксон: «Человек в Корнише. Возможно, любитель, но духовно близкий. Самая печальная, трагическая фигура без прошлого. В будущем нуждаешься так же, как и в прошлом. Разрешите». Вот записка, которую я написал Дж. Д. Сэлинджеру. Чтобы написать ее, мне понадобилось два месяца.

В 1978 году Дж. Д. Сэлинджер казался мне человеком, ради встречи с которым стоило проехать 450 миль [118]. В моей жизни он был потерянным отцом, по которому я тосковал, душевным другом, человеком, с которым я хотел пойти в Фенуэй-Парк [119]. Я должен был проехать эти 450 миль. Потому что в мире был человек, испытывавший ту же боль, какую испытывал я. Возможно, ту же боль испытывал и мой отец, но он никогда не говорил мне об этом. В моей душе зияла эмоциональная дыра. Мне не с кем было поговорить. Дж. Д. Сэлинджер и его вымышленный персонаж Холден Колфилд мыслили так же, как я.

Мое послание было тем, что он впоследствии назвал «очень циничной запиской». Однако она произвела нужный эффект, потому, что когда мы встретились на следующий день, он упомянул о ней.

Пол Александер: Фанатов, которые десятилетиями оставляли ему записки, было бесчисленное множество. Они приходили к его дому, не объявляясь, и стучали в его дверь.

Майкл Кларксон: Я хотел с ним встретиться, пробиться в его сознание, усесться и спросить: «Вы что-то знаете? Когда я был тинейджером, у меня были те же проблемы, и вы были единственным человеком, который, кажется, понимал меня и мои проблемы». Как Сэлинджер и Холден, я учился в частной школе. Насколько я понимал, у Сэлинджера были холодные отношения с отцом. Между ними не было близости. Мой отец был старым британцем, и у него не было ничего общего со мной. Если у нас и были отношения, то они сводились к тому, что он вечно меня одергивал. По его мнению, детей надо видеть, а не слушать. Я хотел сказать Сэлинджеру: «Но вы-то слушаете меня. Слушали меня, когда я был тинейджером. Вы слушаете то, что хотят сказать дети». Мой отец не слушал то, что я хотел, должен был сказать. Когда отец умер, я не плакал. У меня не было никого, кому я мог бы излить чувства. Дж. Д. Сэлинджер и Холден Колфилд думали так, как я. Отправляясь на встречу с Сэлинджером, я знал, чувствовал, что он сможет помочь мне. Я вовсе не хотел, чтобы он спасал меня, ловил меня на самом краю скалы. Я был несколько подавлен, но не настолько, чтобы впасть в иллюзии. У меня было двое маленьких детей, и я хотел спросить Сэлинджера: «Куда идти дальше? Каков следующий шаг?» Я надеялся на то, что он как-то уймет мою боль, хоть немного. В то же время у меня произошел какой-то эмоционально-духовный сбой на этом писателе.

В 50-х и 60-х Сэлинджер выступал против мира взрослых. Этот глас вопиющего в пустыне, который бросал вызов миру взрослых, был для меня чем-то новым. Он освежал, и Холден Колфилд привлекал меня как друг, дудочка которого сулила много всего несбыточного. Сэлинджер был человеком, который стоял под обрывом, с которого дети падали на ржаное поле. Этот образ тронул в моей душе струну потому, что люди, которых я знал, становясь взрослыми, терпели неудачи, становились фальшивыми, менялись – и не в лучшую сторону. Они отказывались от любви и тянулись к деньгам и власти. Сэлинджер и Холден были единственными, кто стоял под скалой. Они ловили сорвавшихся со скалы детишек и помогали им взрослеть достойно, так, чтобы детям не надо было слишком предавать самих себя.

Я прочитал рассказ о том, что Сэлинджер живет отшельником, и это обстоятельство еще сильнее привлекло меня к нему и его творчеству. Я подумал, что надо попытаться увидеться с ним. Я хотел посидеть, попить с ним кофе. Однажды я сказал жене: «Надо попробовать. Мне надо поехать». Я поцеловал жену на прощанье, сел в машину, поехал из Онтарио в Виндзор, штат Вермонт, и попытался найти Сэлинджера, что было непросто, поскольку местные жители охраняли его покой. Он уже прожил там какое-то время, и мне не сказали, где именно он живет. Я знал лишь то, что живет он в горах, в хижине, находившейся где-то в конце длинной проселочной дороги.

Мой план был таким: надо было передать ему записку через служащего магазина, у которого, как мне было известно, Сэлинджер каждое утро забирает газеты в Виндзоре. Я так и сделал. Я написал записку, довольно драматичную, поскольку думал, что он откликнется именно на такое послание. Мне надо было привлечь его внимание. Сотрудник магазина сказал мне: «Передам. Он – хороший человек. Разрешил мне упомянуть его имя на собеседовании при приеме на работу».