Митио Каку - Космос Эйнштейна. Как открытия Альберта Эйнштейна изменили наши представления о пространстве и времени

Работе Гейзенберга мешали и другие обстоятельства. Гитлер заявил, что государственное финансирование получат только те программы разработки вооружений, которые обещают реальный результат максимум через полгода. Для атомной бомбы такой срок был абсолютно нереальным. Помимо отсутствия финансирования германские лаборатории страдали от атак союзников. В 1942 г. группа коммандос успешно взорвала столь необходимую Гейзенбергу фабрику по производству тяжелой воды в норвежском Верморке. В отличие от решения Ферми построить уран-графитовый реактор немцы выбрали вариант реактора на тяжелой воде, в котором можно было использовать природный уран, имеющийся в достатке, а не чрезвычайно редкий изотоп уран-235 [25]. В 1943 г. союзники начали проводить ковровые бомбардировки Берлина, и это вынудило Гейзенберга перенести лабораторию в другое место. Институт физики Общества кайзера Вильгельма был эвакуирован в Хёхинген, в холмистую местность к югу от Штутгарта. Гейзенбергу пришлось строить немецкий реактор в скальной камере в близлежащем Хайгерлохе. Под сильным давлением обстоятельств и бомбежками им так и не удалось получить самоподдерживающуюся цепную реакцию.

Тем временем физики Манхэттенского проекта спешили получить достаточно плутония и урана на четыре атомные бомбы. Расчеты продолжались до самого момента решающего взрыва в районе Аламогордо (штат Нью-Мексико). Первая бомба на основе плутония-239 была взорвана в июле 1945 г. После решительной победы союзников над нацистами многие физики считали, что необходимость в бомбе отпала и применять ее против оставшегося врага – Японии – нет смысла. Некоторые были уверены, что следует взорвать демонстрационную атомную бомбу на пустынном острове в присутствии официальной японской делегации, чтобы убедить японцев в необходимости капитуляции. Третьи даже подготовили письмо президенту Гарри Трумэну с просьбой не сбрасывать бомбу на Японию. К несчастью, это письмо так и не было отправлено [26]. Один из ученых, Джозеф Ротблатт, даже вышел из проекта создания атомной бомбы; он утверждал, что его работа завершена и что бомбу ни в коем случае не следует использовать против Японии. (Позже он был удостоен Нобелевской премии мира.)

Тем не менее было принято решение сбросить даже не одну, а две атомные бомбы на Японию в августе 1945 г. Эйнштейн тогда отдыхал на озере Саранак в штате Нью-Йорк. Хелен Дукас услышала новость по радио. Позже она вспоминала, что в сообщении «говорилось, что на Японию сброшена бомба нового типа. Тогда я поняла, что это такое, потому что знала о той штуке Силарда в общих чертах… Когда профессор Эйнштейн спустился к чаю, я сказала ему о этом, и он воскликнул: “Боже мой!”».

В 1946 г. Эйнштейн попал на обложку журнала Time [27] . Х арактерно, что фоном для его фотографии послужило фото встающего над землей ядерного гриба. Мир внезапно понял, что следующая война, Третья мировая, вполне может оказаться атомной. При этом, заметил Эйнштейн, поскольку ядерное оружие может отбросить цивилизацию на тысячи лет в прошлое, Четвертую мировую, вполне возможно, придется вести камнями и палками. В том же году Эйнштейн стал председателем Чрезвычайного комитета ученых-атомщиков – первой, наверное, крупной антиядерной организации – и стал использовать ее как платформу для выступлений против продолжающегося строительства ядерных вооружений – и продвижения одной из своих любимых тем – мирового правительства.

Все это время, в самый разгар бури, начавшейся после появления атомной и водородной бомб, Эйнштейн сохранял душевное спокойствие и здоровье, неизменно возвращаясь к своей любимой физике. В 1940-е гг. в областях, появлению которых он способствовал, в том числе в космологии и единой теории поля, по-прежнему велись активные исследования. Это должно было стать последней и решительной попыткой Эйнштейна «прочесть мысли Бога».

После войны Шрёдингер и Эйнштейн поддерживали оживленную трансатлантическую переписку. Почти в одиночестве эти два патриарха квантовой теории продолжали сопротивляться наступлению квантовой механики; они сосредоточили свои усилия на вопросах обобщения. В 1946 г. Шрёдингер признался Эйнштейну: «Вы гонитесь за крупной добычей. Вы охотитесь на льва, тогда как я говорю о кроликах». Получив от Эйнштейна одобрительный отзыв, Шрёдингер продолжил погоню за конкретной, узкой разновидностью единой теории поля, известной как «аффинная теория поля». Вскоре Шрёдингер завершил работу над своей теорией – и убедился, что ему удалось то, что не удалось Эйнштейну: объединение света и гравитации. Он изумлялся, говоря, что новая теория – «чудо» и «дар Господень, на который я не смел надеяться».

Работая в Ирландии, Шрёдингер чувствовал себя оторванным от основных событий в физике; ему казалось, что он стал администратором от науки и бывшим ученым. Теперь же у него появилась уверенность, что новая теория может принести вторую Нобелевскую премию. Он поспешно собрал крупную пресс-конференцию. Послушать его презентацию пришли премьер-министр Ирландии Имон де Валера и другие известные лица. Когда кто-то из репортеров спросил Шрёдингера, насколько тот уверен в своей теории, ученый ответил: «Я убежден, что я прав. Если это не так, я буду выглядеть полным дураком». Однако Эйнштейн быстро понял, что Шрёдингер развил до логического результата теорию, от которой сам Эйнштейн отказался много лет назад. Как писал физик Фримен Дайсон, путь к единой теории поля усеян трупами неудачных попыток.

Неустрашимый Эйнштейн продолжал работать над единой теорией поля практически в изоляции от остального физического сообщества. Поскольку физический образ отсутствовал, он пытался найти красоту и элегантность в своих уравнениях. Математик Дж. Харди однажды сказал: «Математические образы, как образы художников или поэтов, должны быть красивыми. Идеи, как оттенки цвета или слова, должны гармонично сочетаться друг с другом. Красота – первый критерий истинности. Некрасивой математике нет места». Но у Эйнштейна не было для единой теории поля ничего, подобного принципу эквивалентности, а потому не было и путеводной звезды. Он иногда жаловался на то, что остальные физики видят мир не так, как он; впрочем, его это не очень тревожило. Он писал: «Я стал одиноким стариком. Этакий патриарх, который известен в основном тем, что не носит носков, и еще тем, что его показывают по разным поводам как диковинку. Но в работе я более фанатичен, чем когда-либо, и всерьез надеюсь, что мне удалось решить старые проблемы единства физического поля. Однако все это похоже на полет в самолете, когда можно спокойно лететь в облаках, но сложно понять, как вернуться к реальности, то есть на землю».