Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем: книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета

В какой-то степени все мы проживаем эмоциональную жизнь при помощи технологий. Мы срослись с нашими гаджетами именно потому, что наш мозг одержим страстью к общению, ежеминутным контактам, а новые технологии предлагают великолепные инструменты для удовлетворения этих устремлений. Многие мои друзья спят в обнимку со своими телефонами и смотрят почту, прежде чем встать с постели. Создается впечатление, что телефон – это возлюбленная, требующая своего утреннего поцелуя. Сообщения и твиты могут быть неприятными, страшными или скучными, но сам аппарат безупречен и воспринимается как надежный и верный товарищ. Узы, связывающие нас с нашими «дружественными к пользователю» машинами, настолько прочны, что мы доверяем то, чего не доверили бы ни одному человеку.

Тем не менее каждый раз, когда мы используем технологию, чтобы избавиться от элементов хаоса в нашей жизни, и пытаемся справиться с неприятностями, демонстрируя себя в видеороликах и записях на Facebook, мы непроизвольно меняем отношение к той части нашей жизни, которую стараемся взять под контроль. Мы всегда пытаемся дистанцироваться от какой-то части окружающего нас мира. Но поскольку мы навсегда к нему привязаны, то в конечном счете дистанцируемся и от какой-то части нашей жизни. Результат такого отчуждения может быть абсолютно банальным (я слышал от многих молоденьких девушек, что они всерьез обеспокоены тем, добавят ли одноклассники их в друзья или удалят). А может обернуться непоправимой трагедией.

Вероятно, нам не стоит удивляться, что аборигены цифрового мира ищут утешения в той самой среде, которая мучает и терзает их. Что еще, собственно говоря, могут они придумать? Как подчеркивает Евгений Морозов в книге The Net Delusion: The Dark Side of Internet Freedom, если единственный молоток, который у вас есть, – это интернет, то «нет ничего удивительного, что каждая из возможных социальных и политических проблем представляется в виде сетевого гвоздя». К этой же аналогии Морозов прибегает в своей более поздней книге To Save Everything, Click Here, где он пишет: «Это очень мощный набор молотков, и масса людей – б о льшая часть их обретается в Кремниевой долине – просто жаждут услышать ваш крик: “Гвоздь!” независимо от того, на что вы в этот момент смотрите». Другими словами, людей очень легко убедить в том, что решение обусловленных технологиями проблем заключается в самих технологиях. В особенности это легко, когда технология захватила все поле нашего зрения. Несмотря на то что некоторые представители моего поколения думают, будто интернет не исчерпывает весь набор доступных нам инструментов, для Аманды Тодд и ее ровесников отключение интернета или даже отказ от него как от рупора кажется немыслимым.

Для тех, кто не помнит времена, когда мир не был подключен к сети, подчинение человеческих эмоций системам сетевого управления представляется самым лучшим, удобным и, безусловно, самым легким способом решения всех проблем.

В конечном счете мы хотим получить такую машину, которая смогла бы вполне понимать наши чувства и даже направлять и формировать их за нас.

Однако в наших отношениях с «социальными» сетями заключена ирония. Социальные сети скрадывают расстояния, но делают нас одинокими. Они держат нас «на связи», но порождают тревожность по отношению к физическому взаимодействию. Шерри Теркл из Массачусетского технологического института сформулировала это емко и кратко: «Мы с нашим новым одиночеством поклоняемся неодушевленному предмету». Молодые люди, с которыми она обсуждала использование технологий вместо реального общения с людьми, регулярно утверждали, будто общение с живыми людьми «рискованно», а технология абсолютно «надежна». Вот одно из самых показательных интервью. С молодым человеком по имени Говард обсуждаются возможности робота-опекуна:

Есть вещи, которые невозможно рассказать ни друзьям, ни родителям. Их можно рассказать ИИ (искусственному интеллекту). Он даст совет, в котором ты можешь быть уверен… Я думаю, что такого робота стоит запрограммировать предыдущим знанием о такой ситуации и о том, как из нее выбраться. Это могут быть ваши знания, знания ваших друзей, которые помогут найти правильное решение. Я знаю многих подростков, запутавшихся в своих эмоциях и поэтому делающих серьезные ошибки.

Правда, такого робота для Говарда пока не создали.

Почти библейские попытки снабдить компьютеры эмоционально окрашенным разумом – «вытащить» их из тьмы – давно занимали человеческое воображение и делятся на две переплетающиеся между собой категории. В одной, описанной, например, Мэри Шелли в романе «Франкенштейн, или Современный Прометей» [37], появление искусственного интеллекта имеет страшные последствия вопреки благим намерениям его создателей. Во второй категории мы сталкиваемся с роботом как со спасителем или бескорыстным помощником, таким, например, как механический рыцарь, спроектированный в 1495 году Леонардо да Винчи. Однако в большинстве случаев обе категории пересекались – искусственное существо является одновременно и спасителем, и злодеем.

Известно, что Адам и Ева согрешили и разочаровали Бога. И наши писатели-фантасты считают, что интеллектуальный робот, начав с благородных намерений, в дальнейшем неизбежно совершит грехопадение. Такая двойственность просматривается в пьесе чешского драматурга Карела Чапека «Р.У.Р.» («Россумские универсальные роботы»). Предложенное Чапеком слово «робот» прижилось, им стали обозначать искусственный интеллект. В пьесе роботы – безропотные и умелые слуги и работники – в конце концов перерождаются, восстают и убивают всех людей.

Полки книжных магазинов и частных собраний ломятся от подобных антиутопий. Но никакая фантастика не способна уничтожить надежду, что нашим творениям будет ведомо то, что недоступно нам самим, и поэтому они смогут облегчить наши страдания. Мы тянемся к этим обещаниям искусственного интеллекта, повинуясь инстинкту потерявшегося ребенка. Мы просим искусственный разум придать смысл нашей жизни, помочь избежать мертвящей тишины одиночества. Поэтому неудивительно, что первым роботом, созданным в реальной действительности и заговорившим с человеческими интонациями, стал бесконечно терпеливый и снисходительный психотерапевт по имени Элиза.

В середине шестидесятых годов специалист по вычислительной технике из Массачусетского технологического института Джозеф Вейценбаум написал уникальную программу. Она позволяла компьютеру после прочтения текста породить новый фрагмент текста, который невероятным образом напоминал некое подобие продолжения диалога. Нового робота назвали в честь Элизы Дулитл, главной героини пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион». (В ней профессор Генри Хиггинс делает из цветочницы Элизы Дулитл, болтающей на типичном кокни [38], великосветскую даму, говорящую на безупречном английском.) Попытка такого общения при помощи компьютера выглядела примитивно, а сами диалоги поразительно напоминали беседы с клиентами психотерапевтов школы Карла Роджерса [39]. Скажите «Элизе»: «Я не люблю ходить в школу», и она спросит: «Скажите мне, почему вы не любите ходить в школу?» Сообщите «Элизе», что в комнате темно, и она поинтересуется, действительно ли вы думаете, что в комнате темно.