Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем: книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета

– Я хочу на месяц избавиться от интернета, – сказал я. – Взять отпуск у электронной почты, оставить дома телефон. Хочу сделать нечто противоположное румспринге [93].

– Сынок, – прищурившись, произнес Коупленд, – я ни за какие деньги не смогу вернуть тебя в прошлое.

– Вы думаете, что от этого не будет никакой пользы?

– Может быть, и будет, но не в этом дело. Ты же ждешь откровения, не так ли? Я хочу сказать, что ты, конечно, можешь взять отпуск от интернета, если тебе так уж этого хочется, но это все равно что взять отпуск у ботинок.

Я почувствовал себя последним дураком и не знал, что говорить дальше.

Через несколько дней Коупленд пригласил меня к себе для продолжения разговора. На этот раз мы сидели у него на кухне, которая заодно служила ему кабинетом – среди стопок книг и газет, рукописных листков, деталей конструктора «Лего». Они и пестрая раскраска стен навевали тысячи идей. Мы снова пили кофе, а наши ноутбуки, стоявшие друг напротив друга, создавали впечатление, что мы сейчас начнем игру в морской бой.

Мы заговорили об Алане Тьюринге и его идее объединить человеческий и компьютерный интеллект. Коупленд заметил:

– Знаете, определенную информацию проще всего кодировать эмоциями…

В этот момент с улицы послышался шорох. На гравий дорожки приземлилась сойка. Коупленд встал и покормил птичку через приоткрытое окно. Через мгновение птичка не спеша направилась к пруду.

– Какой чудный момент, – сказал Коупленд.

Мы перестали говорить о технологиях и принялись наблюдать за сойкой, чье мнение о компьютерах мы никогда не узнаем. Я снова спросил об отлучении от компьютера.

– Ну, – заговорил Коупленд, – можно стать бродягой где-нибудь на берегах теплого океана.

– Бродягой?

– Я дружу с Гордоном Смитом (это художник девяноста пяти лет от роду). Наше самое любимое занятие – побродяжничать. Иногда мы выбираем весьма замысловатые маршруты. Самое главное здесь – это физическое движение. Ты идешь, смотришь по сторонам, видишь мир. Мозг переключается в иной режим… Есть один удивительный пляж с казарками, другой – в Канаде, где живут индейцы хайда. Они выбрасывают кости на берег, и океан отмывает их добела… Погуляешь по такому месту часа два-три – и чувствуешь себя так, будто славно выспался. Становишься при этом совершенно бессловесным. В таких местах слова не нужны.

Мы ненадолго замолчали, и я машинально посмотрел на экран моего ноутбука. Я поднял голову.

– Вы однажды сказали, что интернет утомляет своим всезнайством. Вы шутили или говорили серьезно?

– Может быть, серьезно.

Неподалеку находился зеленый холм моего детства. В душе до сих пор теплятся смутные воспоминания о той безмятежности, которой наслаждался я на этом холме. Никогда после не испытывал я такого душевного покоя. На следующий день я в одиночестве поднялся по заросшей травой тропинке на вершину заветного холма. Я похлопал по карманам в поисках телефона, чтобы достать и выключить, но потом вспомнил, что не взял его. Старчески кряхтя, я улегся на траву и уставился в синее небо, стараясь представить себе миллионы телефонных звонков и сетевых запросов, летевших над моей головой и оставлявших радужные следы как реактивные самолеты. Постепенно все небо перед моим мысленным взором оказалось переплетено этими цветными нитями.

Я вспомнил о Кенни, который собрался обедать, не ведая, куда это я запропастился. Вспомнил и о родителях, которым следовало отправить поздравления по случаю годовщины свадьбы. Подумал об издателях в Торонто и Нью-Йорке, ожидавших от меня дополнений. Я представил себе все сообщения, которые мне следовало отправить и принять, чтобы получить то, что мне нужно, чтобы быть уверенным…

Нет, мне требовалось какое-то откровение свыше. Прищурившись, я смотрел на небо, ожидая перезагрузки. Я был уверен: время откровения настало, я заслужил тишину и уединение и на этой высокой, даже вдохновляющей ноте закончил бы книгу. Я был готов к духовному преображению.

Но позвольте мне вместо этого рассказать вам правду.

Если вы внимательно присмотритесь к невозможности затеряться, к концу уединения (если постараетесь отбросить от себя сумасшедший ритм жизни и необходимость постоянного общения), то и в этом случае вы обретете лишь бледную тень прежнего образа. Потерянное уединение мелькнет перед глазами как смутный образ памяти, который можно уловить, но нельзя рассмотреть детально. Прочувствовать, что значит отлучиться от сети, можно теперь только приблизительно.

Я могу внести в свою жизнь небольшие изменения: выключить телефон, перестать заглядывать в электронную почту. Я могу делать это, чтобы дать себе передышку и на короткие мгновения погрузиться в одиночество. Это не патология, не навязчивость – это норма. В конце концов, это всего лишь небольшие изменения. Можно позволить себе очень короткие передышки или отдых подольше, как этот, на холме. В такие моменты я начинаю ощущать нехватку одиночества, и она причиняет мне теперь немного больше неудобств, чем совсем недавно.

Да, я делаю эти мелкие и робкие шажки, потихоньку поднимаясь на свой зеленый холм. Это труд, который я взял на себя добровольно и по собственному желанию. Вернуться к холму, оглядеться, посмотреть на холм – но именно в одиночестве и своими собственными глазами. Поискать в траве, повести себя так, словно уединение – это жемчужина, которую я когда-то здесь обронил. Она скрыта от моих глаз, и это придает ей еще большую ценность.

Джозеф Вейценбаум, изобретший «Элизу», в своей книге «Возможности вычислительных машин и человеческий разум. От суждений к вычислениям» [94](1976) предсказал, что «компьютеры вторгнутся в саму ткань, из которой человек создает свой мир». Автор искренне верил, что компьютеры станут неотъемлемой частью нашего восприятия и бытия, то есть превратят нас в киборгов. Он предсказал, что попытка вырвать компьютер из жизни человеческого общества окажется для него такой же смертельной, как попытка выдрать легкие из организма человека. Но это еще не вся история.

Каждая технология рождается в определенном глобальном контексте и распространяется на фоне существующих экономических, политических и даже доктринальных ожиданий. Мы должны – вслед за Нилом Постманом – предположить, что «психологическая отстраненность от любой технологии», которая всегда кажется нам странной, «не является ни неизбежной, ни естественной».

Еду домой. Стою в автобусе, трясусь, держась одной рукой за поручень, и вижу, что вокруг меня множество молодых и не очень людей прогоняет скуку, играя на телефонах в игры. Автобус резко поворачивает, люди дружно склоняются в одну сторону, сталкиваются друг с другом, но никто не отрывает взгляд от дисплея. Пожилая седоволосая женщина отворачивается и начинает смотреть в окно, но этого никто не замечает. Для пассажиров автобуса она не существует.