Уолтер Айзексон - Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная

Кроме того, в то время как квантовая механика уверенно двигалась вперед, Эйнштейн выступил в защиту полевых теорий. Лучше всего сделать это можно было, представив частицы не независимыми объектами, а специальным проявлением поля как такового:

Не имеет смысла рассматривать материю и поле как две абсолютно разные величины… Можно ли, не отрицая понятия о материи, построить чисто полевую физику? Можно считать, что материя – это та область пространства, где поле чрезвычайно сильное. С этой позиции брошенный камень представляет собой меняющееся поле, где состояния наибольшей интенсивности перемещаются в пространстве со скоростью камня 53.

Была еще одна, третья и более личная причина, по которой Эйнштейн согласился стать соавтором этой книги. Он хотел помочь Леопольду Инфельду, бежавшему из Польши еврею, который недолго поработал в Кембридже с Максом Борном, а затем перебрался в Принстон 54. Инфельд начал заниматься теорией относительности с Банешем Хоффманом, а затем они решили попытаться привлечь к своей работе Эйнштейна. “Давайте посмотрим, не согласится ли он работать с нами”, – предложил Инфельд.

Эйнштейн был в восторге. “Мы делали всю грязную работу, решали уравнений и так далее, – вспоминал Хоффман, – потом докладывали свои результаты Эйнштейну, а затем происходило нечто напоминавшее заседание военного штаба. Иногда его идеи, казавшиеся совершенно неожиданными, были просто замечательны” 55. В 1937 году, когда они работали с Инфельдом и Хоффманном, Эйнштейн предложил очень красивый способ, позволявший достаточно просто объяснить движение планет и других массивных тел, которые сами приводят к искривлению пространства.

Но их работа над единой теорией поля не ладилась. Временами положение казалось столь безнадежным, что Инфельд и Хоффманн совсем падали духом. “Но Эйнштейна мужество никогда не покидало, а его изобретательность всегда оставалась при нем, – вспоминал Хоффман. – Когда напряженная дискуссия оканчивалась ничем, Эйнштейн спокойно говорил на своем старомодном английском “Я немного подумаю””. Наступала тишина, а Эйнштейн начинал медленно мерить комнату шагами или ходить по ней кругами, накручивая прядь волос на указательный палец. “У него был отсутствующий, рассеянный, обращенный внутрь себя взгляд. Никаких следов напряжения. Никаких внешних указаний на полную сосредоточенность”. А через несколько минут он неожиданно возвращался обратно к людям, “на лице улыбка, а на губах решение возникшей проблемы” 56.

Эйнштейн был так доволен помощью Инфельда, что постарался убедить Флекснера взять его на постоянную работу в Институт. Но Флекснер, раздраженный тем, что руководство Института уже заставило его принять на работу Вальтера Майера, всячески этому препятствовал. Эйнштейн даже сам явился на собрание совета Института, надеясь уговорить своих коллег выделить Инфельду небольшую стипендию в боо долларов, но и это ни к чему не привело 57.

Тогда Инфельду пришел в голову план написать совместно с Эйнштейном учебник по истории физики, который, без сомнения, будет успешным, а гонорар можно будет разделить пополам. Инфельд пришел к Эйнштейну со своей идеей, почти онемев от смущения, но все же смог, заикаясь, объяснить, что он предлагает. “Это совсем не глупая идея, – сказал Эйнштейн. Совсем не глупая. Мы так и сделаем” 58.

В апреле 1937 года Ричард Саймон и Макс Шустер, основатели издательского дома, публикующего биографии, приехали к Эйнштейну в Принстон, чтобы подписать договор о правах на рукопись. Шустер, который был общительным человеком, решил шутками добиться расположения Эйнштейна. Он сказал, что обнаружил нечто превышающее скорость света: “Это скорость, с которой приехавшая в Париж женщина устремляется за покупками” 59. Эйнштейну шутка понравилась, по крайней мере, именно так об этом вспоминал Шустер. Во всяком случае, его поездка была успешной, и “Эволюция физики”, которая сейчас переиздается в сорок четвертый раз, обеспечила не только пропаганду полевых теорий и веры в объективную реальность, но и большую финансовую безопасность Инфельда (и Эйнштейна).

Обвинить Инфельда в неблагодарности нельзя. Позднее он назвал Эйнштейна “возможно, самым великим ученым и самым добрым человеком, когда-либо жившим на земле”. Кроме того, еще при жизни своего наставника он написал биографию Эйнштейна, превознося его за то, что в поиске единой теории поля он не оглядывается на общественное мнение. “Упорство, с которым он годами занимается решением одной и той же задачи, возвращаясь к ней опять и опять, – определяющая черта таланта Эйнштейна”, – написал Инфельд 60.

Был ли Инфельд прав? Было ли упорство особенностью Эйнштейна? В какой-то мере это счастливое свойство было присуще ему всегда. Наиболее полно оно проявилось во время его долгих одиноких попыток обобщить теорию относительности. Еще со времен школы в нем укоренилась привычка плыть против течения, бросая вызов самым известным авторитетам. И при поиске единой теории поля это проявилось с очевидностью.

Хотя Эйнштейн и любил утверждать, что при построении его великих теорий эмпирические данные не играли практически никакой роли, удивительное чутье позволяло ему увидеть те основополагающие законы и принципы, которые можно было отвоевать у природы, основываясь на известных экспериментальных данных и исследованиях. Теперь, когда он стал старше, эта его способность перестала быть столь очевидной.

В конце 1930-х годов он все меньше уделял внимания новым экспериментальным результатам. Открытие двух новых сил, слабого и сильного ядерного взаимодействия, привело к тому, что гравитация и электромагнетизм не сблизились, а еще больше отдалились друг от друга. “Эйнштейн предпочел игнорировать эти новые силы, хотя они столь же фундаментальны, как и те, что были известны раньше, – вспоминает его друг Абрахам Пайс. – Он продолжал свой давнишний поиск возможности объединить гравитацию и электромагнетизм” 61.

Кроме того, в 1930-х годах было открыто много новых, самых разных фундаментальных частиц. Сейчас известны десятки элементарных частиц. Это и бозоны, такие как фотоны и глюоны, и фермионы – электрон, позитрон, верхний и нижний кварки и т. д. Похоже, это не предвещало успеха попыткам Эйнштейна объединить все со всем. Вольфганг Паули, коллега Эйнштейна, приехавший в Институт в 1940 году, саркастически отзывался об этих попытках. “Что Бог разлучил, – говорил он, – того человек да не сочетает” 62.

Подспудно новые открытия смущали Эйнштейна, но ему было комфортнее не придавать им большого значения. “Эти великие открытия не доставляют мне большого удовольствия, поскольку в настоящий момент, как мне кажется, они не содействуют познанию основ, – написал он Максу фон Лауэ. – Я чувствую себя ребенком, которому не удается взять в толк азбуку, хотя, и это достаточно странно, надежда не оставляет меня” 63.