Саймон Монтефиоре - Молодой Сталин

Баку был городом “распущенности, деспотизма и невоздержанности”, “дымным и мрачным”, неясно кем управляемым. Губернатор Баку называл его “самым опасным местом в России”. Сталин называл его “нефтяным царством”.

Баку создала одна династия – Нобели. Шведы по происхождению, русские по выпавшему случаю, космополиты по деловому чутью, Нобели разбогатели на продаже мин Николаю I. В 1879 году, когда в Баку впервые забил фонтан нефти, братья Людвиг и Роберт Нобели основали “Товарищество нефтяного производства братьев Нобель”. До этого город был известен старинным зороастрийским храмом, в котором жрецы-маги поддерживали питаемый нефтью священный огонь. Бурение уже началось, нефть лилась из скважин фонтанами.

Нобели начали скупать землю – больше всего в районе, который потом стал называться Черным городом. Еще один брат, Альфред Нобель, изобрел динамит, но придуманный Людвигом нефтеналивной танкер был не менее важным нововведением. За Нобелями в Баку последовали представители французской ветви Ротшильдов. В 1880-х Каспийско-Черноморское нефтепромышленное общество барона Альфонса де Ротшильда стало вторым по величине производителем; ротшильдовские рабочие жили в индустриальном районе под названием Белый город [115]. К 1901 году в Баку добывалась половина мировой нефти – и впервые вручавшиеся в этом году Нобелевские премии финансировались из нефтяной прибыли.

Нефтяной бум, подобно бриллиантовой лихорадке в Кимберли и золотой лихорадке в Калифорнии, в одночасье превращал крестьян в миллионеров. Запыленный, обдуваемый всеми ветрами, некогда персидский город на берегу Каспийского моря, построенный вокруг стен средневековой крепости с извилистыми улочками, превратился в один из известнейших городов мира.

О его “варварской роскоши” писали европейские газеты. Здесь мгновенно сколачивались состояния, процветала благотворительность и била в глаза невообразимая вульгарность. Каждый нефтяной магнат должен был построить себе дворец – иногда они были площадью с квартал. Такой дворец был даже у Ротшильдов. Дворец Нобелей назывался вилла “Петролеа”; его окружал пышный парк. Один нефтяной барон собирался строить дворец из золота, но в конце концов согласился на позолоту: золото – слишком мягкий материал. Другой выстроил свою резиденцию в форме огромного дракона (вход был в драконьей пасти). У третьего дворец был в форме громадной колоды карт, на которой золотыми буквами значилось: “Здесь живу я, Иса-бей из Гянджи”. Один популярный певец разбогател, когда за выступление ему пожаловали нефтеносный участок. Теперь в его дворце в неоклассическом стиле расположена штаб-квартира азербайджанской государственной нефтяной компании.

Баку был плавильным котлом, где смешались ужасающая нищета и невероятное богатство. Как вспоминала Анна Аллилуева, по улицам ходили “краснобородые тюрки”, “амбалы, которые согнувшись переносят тяжести”… “Продавцы-татары поджаривают сласти на углях…” “Шуршащие шелками непонятные фигуры… в прорезях сверкают живые черные глаза…” “Уличные цирюльники…” “Здесь все происходит на улице”. Здесь были горцы в складчатых одеждах, с кинжалами, изукрашенными самоцветами; персы в жилетах и фетровых шляпах; горские евреи в меховых шапках; западные миллионеры в легких пиджаках, с женами, одетыми по парижской моде. Сталин называл бакинский рабочий люд, который составляли турецкие азербайджанцы, персы, русские, чеченцы и армяне, “калейдоскопом национальных групп”. Богачи прогуливались по Приморскому бульвару, а за ними ехали в экипажах вооруженные до зубов телохранители.

Но нефтяные вышки и заводы, приносившие огромные прибыли, отравляли город и здоровье жителей. Анна Аллилуева писала, что Баку был пропитан “нефтяной гарью”, “деревья не выживали в отравленном воздухе”. Иногда нефть выливалась в море и воспламенялась – получались удивительные огненные волны.

Черный город и Белый город, как и другие нефтяные районы, были грязными трущобами. 48 000 рабочих трудились в невыносимых условиях. Они жили и дрались на закопченных улицах, “заваленных гниющими отбросами, выпотрошенными трупами собак, тухлым мясом, фекалиями”. Дома их походили на “доисторические жилища”. Средняя продолжительность жизни – всего тридцать лет. На нефтяных промыслах бушевали “беззаконие, организованная преступность и ксенофобия. Членовредительство, изнасилования, кровавые драки – вот что составляло повседневную жизнь рабочих”.

Баку, по словам Сталина, “не унимался”. Неприкаянный бакинский пролетариат идеально подходил большевикам. Здешние пролетарии забыли о нравственности, были морально неустойчивы и двуличны – Сталина, конспиратора-циника, это вполне устраивало. Говорили, что во всем городе только десять честных людей: швед – разумеется, господин Нобель, – армянин и восемь татар.

“Равно похожий на Додж-сити, средневековый Багдад, промышленный Питтсбург и Париж xix века”, Баку был городом “слишком персидским, чтобы быть европейским, но слишком европейским, чтобы быть персидским”. Продажность здешнего полицейского начальства была всем известна; армяне и азербайджанцы были всегда при оружии и начеку; многочисленные преступники – кочи – либо промышляли убийствами (по три рубля за жертву), либо охраняли миллионеров, либо становились “маузеристами” – бандитами, чуть что выхватывавшими маузеры. “Наш город, как Дикий Запад, кишел бандитами и грабителями”, – писал Эссад-бей.

В Баку Сталин тут же вступил в противоборство с нефтяными баронам, меньшевиками и “правыми” большевиками – и в конце концов стал главой бакинских революционеров и преступников. Именно в Баку [116]он с опозданием, но нашел для себя роль российского национального масштаба и превратился “из подмастерья мастером революции”. Здесь он стал “вторым Лениным” 2 .

В августе 1907-го, когда бедная Като задыхалась от невыносимой жары и грязи Баку, Сталин вновь поехал в Германию на съезд Второго интернационала в Штутгарте. Он встретился с Алешей Сванидзе, который до сих пор учился в Лейпциге. Вместе с шурином Сосо, как пишет Монаселидзе, любовался видами и ходил на встречи немецких рабочих в ресторанах и кафе.

Много позже Сталин говорил югославскому лидеру Миловану Джиласу о немцах: “Они странный народ, как овцы”. (Черчиллю он говорил то же самое.) “Куда баран, туда за ним и остальные”. По дороге на съезд несколько немецких коммунистов не смогли выйти со станции, потому что не нашли контролера. Делегация не могла нарушить правила и “хотя и прибыла своевременно… но на демонстрацию не попала”. Он шутил, что их товарищ из России подсказал “немцам простой выход из положения: выйти с перрона, не сдав билетов” 3 .