Брет Уиттер - Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью

Разве такие люди не заслуживают приглашения на вечеринку?

Мы с Джоном лезли из кожи вон. Одолжили столики и тенты. Расставили фонари вокруг бассейна, возле водопада и хижины. Одна знакомая наделала декоративных свечей на круглых кусочках пробки. Мы запустили их в бассейн.

— Ваш двор прямо картинка из журнала «Жизнь в тропиках», — сказал кто-то из гостей.

Во дворе на открытом огне жарились индейка и поросенок. Там же стояли агрегаты с маргаритой и пинаколадой, а выпивки было столько, что можно было напоить команду пиратской шхуны.

В разгар веселья какой-то болван не нажал, а дернул на себя рукоятку машины с пинаколадой. Она сломалась, и стоявших поблизости гостей обдало липкой кокосовой смесью, словно из брандспойта.

Отлично. Обожаю запоминающиеся моменты!

Друзья принесли восемьдесят пять блюд — все, разумеется, из манго. Кесадилья я манго, салат из шинкованного манго, перевернутый пирог с манго, салат из манго с хикамой, салат из манго с черными бобами, манговая сальса и манговый чатни, креветки с манго, манговый коблер и еще много-много всего мангового. Кулинарная подружка Джен, снискавшая славу в веках своим рождественским обедом, вызвалась организовать и украсить пиршество.

Расположились мы во дворе. Кое-кто, вроде меня, под крышей хижины. Другие расселись по бамбуковым и тиковым креслам или за столами, покрытыми скатертями тропических расцветок. В бассейне плавали огоньки, фонари сверкали, свежие цветы радовали глаз, блюда благоухали, бокалы были полны, музыка играла.

И тут пошел дождь.

Да, пошел мелкий противный дождик и моросил около часа — достаточно, чтобы испортить женщинам прически, промочить все кругом и развесить в воздухе влажную дымку, как будто над нашим праздником вдруг раскинулся цирковой шатер.

Среди гостей был человек по имени Рон, ему лет пятьдесят с лишним, он бывший репортер, и мы любя называем его «чокнутым кузеном». Рон ворчит по любому поводу.

Пока шел дождь, Рон пробрался ко мне сквозь толпу гостей и выпалил:

— Все прекрасно, Сьюзен. Все так прекрасно! Даже дождь.

Гости, не переставая болтать, потихоньку перебирались под полог праздничной палатки и под крышу хижины. Время от времени в толпе раздавались радостные вопли: это те, кто не виделся много лет, замечали и приветствовали друг друга.

Несколько лет назад в газете прошло сокращение штата. Изрядное количество народу получили белый билет. На моей вечеринке все снова встретились.

«Вряд ли они еще когда так соберутся», — писал мне потом один из нынешних сотрудников.

В «Фейсбуке» мои гости восклицали, что это был «волшебный вечер» — «триумфальный успех Спен-Вен». Меня это позабавило.

Во время вечеринки я не могла свободно общаться с гостями. Не присутствовала за пиршественным столом под крышей дома. Я не вставала с кресла.

Тогда я могла ходить только с помощью Джона, который должен был держать меня под мышки, чтобы не дать упасть, точно я годовалый ребенок. Я не хотела, чтобы меня видели такой.

Это называется гордость.

А еще я не съела ни кусочка манго. С моими слабыми руками я ем примерно так же аккуратно, как двухлетний малыш, и мне трудно говорить и есть одновременно, не поперхнувшись.

Зато рядом со мной стояла миска с оливками. Оливки вкусные — раз; их легко брать руками, жевать и глотать — два; в них полно полезных для организма жиров, то есть максимум пользы при минимуме усилий, — три; и еще они соленые, что сокращает число походов в туалет, где муженек должен усаживать меня, словно годовалого младенца, на горшок, — четыре.

Помню, много лет назад я летела с малюткой-дочерью в самолете, всю дорогу держа ее на руках, и всю дорогу жалела себя из-за того, что не могу откинуть столик и нормально поесть. Это же чувство я много раз испытывала в последующие годы, когда подрастающие дети всячески мешали мне есть своими капризами, слезами, баловством и потасовками.

Мы долго планировали эту вечеринку, долго готовились к ней, а я все думала, как-то я буду чувствовать себя теперь, когда не смогу съесть с гостями ни кусочка еды. Когда мне придется отказаться от выпивки, потому что я и так с трудом хожу и говорю.

Я думала о том, что буду чувствовать, глядя на милых леди на каблучках. Каблуки всегда казались мне страшно сексуальными, в них я чувствовала себя настоящей женщиной. Любила я каблуки.

Но после того, как я упала и сломала ключицу, я начала раздаривать свои каблуки. «Какой у вас размер ноги?» — спрашивала я у тех, кто чем-нибудь мне помог.

Я прекратила это делать, когда меня осенило: я ведь смогу снова их носить, когда буду прочно сидеть в инвалидном кресле. Ба!

Так как же я чувствовала себя во время вечеринки, переживала ли по поводу всего вышеназванного? Каблуков? Выпивки? Еды? Восемьдесят пять блюд! Раньше я подкараулила бы момент, когда на меня никто не смотрит, и ткнула бы вилкой в каждое по очереди, чтобы попробовать все.

Так как же я себя чувствовала?

Я ушла, не сказав никому ни слова.

Было около половины одиннадцатого, праздник был в самом разгаре, музыка гремела, люди смеялись, когда Джон в первый раз повел меня в туалет.

Я тут же поняла, что слишком устала и не могу больше ни ходить, ни говорить, и попросила его уложить меня спать.

Стереосистема стояла как раз под окном спальни. Звучал старый хит «Скуиз», «Черный кофе в постель». Под его звуки я тут же мирно уснула.

Такой вот триумфальный успех.

Лишь на следующий день, в тишине и покое, я вспомнила, что Мэри, женщина, которая приехала из Оклахомы, вручила мне какой-то пакетик.

— Подарок на будущее, — сказала она.

Я поставила его на пол у кресла и напрочь о нем забыла.

На следующее утро Джон спросил:

— Кто это подарил тебе божью коровку?

Я сразу поняла, что это Мэри.

Мы с Мэри не были близкими подругами, но я ее очень уважала. И когда она вышла на пенсию, отправила ей открытку с божьими коровками.

Когда мне поставили диагноз, Мэри прислала чек и написала, что ей очень нравятся мои божьи коровки — их «благословение», как она выразилась, — и моя открытка все еще живет у нее на кухонном окне.

Тогда я послала ей записку, поблагодарила ее и объяснила, что божьи коровки имеют для меня особенный смысл.

Нет, я не коллекционирую салфетки, кухонные полотенца, солонки и перечницы с божьими коровками. В моем доме вообще нет ни одной божьей коровки. Лишь память о них живет в моей душе.

Наш племянник Чарли долгое время страдал от редкой формы детской онкологии — невробластомы. В возрасте семи лет он умер. Его родители — сестра Джона Карен и ее муж Берни — похоронили его на кладбище возле иезуитского собора в Пенсильвании, под шатром из янтарной и золотой листвы, среди священников и монахинь.