Филип Шенон - Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования

«Комиссия должна быть двухпартийной, и я чувствую, что нам нужен председатель-республиканец, чья судейская квалификация и объективность неоспоримы», – писал Джонсон. Он почти не был знаком с Уорреном, однако знал, что тот был республиканцем, которого уважали и даже любили многие союзники президента из числа демократов, а также большая часть журналистского корпуса Вашингтона, в том числе всемогущий и грозный Дрю Пирсон. «Я не был близким другом председателя Верховного суда, – писал Джонсон. – Мы и десяти минут не оставались наедине, но для меня он был олицетворением правосудия и справедливости в этой стране».

Главное полицейское управление Далласа

Даллас, Техас

23 ноября 1963 года, суббота

Ее младшего сына обвиняли в убийстве президента США, но многочисленные репортеры и полицейские, встречавшиеся с Маргерит Освальд сразу же после ареста Ли Харви Освальда, изумлялись не тому, как она потрясена или убита горем. Их изумлял ее энтузиазм. Им запомнилось, как воодушевилась миссис Освальд, поняв, что и у нее есть роль в этой грандиозной драме.

Возможно, со стороны журналистов Далласа было жестоко в первые несколько дней после убийства предполагать, что миссис Освальд, 56-летняя медицинская сестра из Форт-Уэрта, на самом-то деле упивается ситуацией, в которой оказалась. Неожиданно она стала мировой знаменитостью и получила возможность продавать историю своего сына многочисленным покупателям из таких далеких и экзотических мест, как Нью-Йорк и Европа. Порой она, казалось, испытывала приступы неподдельных страданий: спрашивали ли ее о сыне или о ее собственном положении, она вдруг заливалась слезами, часто перед камерой. Поднимая на лоб очки с толстыми стеклами, чтобы смахнуть слезу, она осторожно трогала пучок на затылке – проверяла, не выбилась ли прядь.

И даже если она не испытывала особенного удовольствия от оказываемого ей внимания, миссис Освальд воодушевляло то, что люди по всему миру вскоре узнают ее имя. Они увидят ее фотографию и запомнят ее. Подобно своему младшему сыну она обладала огромным желанием оставить след в этом мире, заставить людей остановиться и обратить на нее внимание. «Я важный человек, – говорила она репортерам в дни после убийства, совершенно не сомневаясь в истинности этого заявления. – Я понимаю, что тоже войду в историю».

О том, что она почти не общается с троими своими сыновьями, в особенности с Ли, миссис Освальд говорила менее охотно. За год до того, как ему было предъявлено обвинение в убийстве президента, Ли прекратил всякое общение с матерью. Он также препятствовал встречам матери с Джун, ее двухлетней внучкой – первым ребенком Ли и Марины. И только в день ареста сына она узнала, что Марина родила вторую дочь, Рейчел. Миссис Освальд сочла, что с ней поступили очень жестоко, поскольку о существовании Рейчел она узнала, только когда Марина принесла месячную дочку в главное полицейское управление Далласа.

Ли Освальд, похоже, чувствовал, что мать получила то, что она заслужила – дети оставили ее, ведь у них никогда не было никаких причин ее любить. Одиночество – это чувство миссис Освальд было хорошо знакомо, это был лейтмотив ее жизни. Двое из троих ее мужей с ней развелись, причем первый по причине жестокого отношения со стороны супруги 1 . Второй муж, Роберт, отец Ли, был страховым агентом, умер от инфаркта за два месяца до рождения Ли, в 1939 году. А когда ее сыновья были еще маленькими, она оставляла их на долгое время одних. В три года Ли присоединился к двум своим старшим братьям, жившим в «Доме детей Вифлеема», лютеранском приюте для сирот в Далласе, а миссис Освальд тем временем подыскивала себе место медсестры и нового мужа 2 . Мальчики были отданы не для усыновления – она говорила, что намеревается забрать их к себе, если будут деньги, впрочем, трехлетний Ли вряд ли понимал такие объяснения.

В годы, предшествующие убийству, миссис Освальд практически не общалась со своим старшим сыном Джоном Пиком, единоутробным братом Ли, авиаполк которого в 1963 году располагался в Сан-Антонио. Она также почти не общалась со своим средним сыном, Робертом, несмотря на то что он с женой и детьми жил неподалеку, в Дентоне. Когда Роберт впервые встретился с матерью в главном управлении полиции Далласа тотчас после ареста Ли, 29-летний молодой человек был поражен отсутствием у матери «какого бы то ни было эмоционального надлома» в связи с тем, что ее сын действительно мог убить президента. Она была целиком и полностью поглощена собой, вспоминал он.

«Мама, как мне кажется, наконец-то почувствовала, что вот теперь она получит внимание, к которому так стремилась всю жизнь, – рассказывал Роберт. – У нее были чрезвычайно странные представления о своих способностях и своей значимости» 3 . Его мать, «казалось, мгновенно поняла, что отныне к ней больше никогда не будут относиться как к обыкновенной, ничем не примечательной и ничего не значащей женщине».

Даже в самые первые часы после убийства Роберт почувствовал, сколь велика опасность, что его мать воспрепятствует любым попыткам узнать правду о вине или невиновности Ли. Роберт поначалу вполне допускал, что Ли был убийцей президента. Он знал, что младший брат не вполне в себе, что он склонен к насилию и стремится обратить на себя внимание окружающих. Его мать, однако, не особенно интересовалась жизнью сына. Роберт почувствовал, что после убийства у нее появилась международная трибуна, что теперь можно делиться с нею своими бредовыми теориями о заговоре, о Ли и его работе в качестве «агента» правительства, а порой и торговать ими.

Роберта всегда бесило то, что мать в коротком разговоре умеет произвести впечатление вполне рациональной и вдумчивой собеседницы. И он боялся, что следователи и журналисты поверят ее словам просто за неимением ничего лучшего.

В день убийства 26-летний репортер из Fort Worth Star Telegram по имени Боб Шифер вез миссис Освальд из Форт-Уэрта в Даллас. Она позвонила в отдел городских новостей и попросила, чтобы ее отвезли в Даллас4.

– Это не служба такси, мадам, – сказал Шифер в ответ на ее просьбу. – А кроме того, только что застрелили президента.

– Я знаю, – ответила звонившая, почти как ни в чем не бывало. – Они думают, что это мой сын его застрелил.

Шифер и его коллега прыгнули в машину и поспешили к дому миссис Освальд, в западной части Форт-Уэрта.

«Она была невысокой круглолицей женщиной в громадных очках в черной оправе и белом халате медсестры, – вспоминал Шифер свое первое впечатление от миссис Освальд. – Горе лишило ее разума, но в этом безумии была своя логика». Большую часть пути, по словам Шифера, «она казалась в меньшей степени озабоченной смертью президента или ролью, которую мог сыграть во всем этом ее сын, чем своей собственной персоной». Как одержимая она твердила о своих опасениях: мол, ее снохе Марине «достанется всеобщее сочувствие, и никто не вспомнит о матери», и, возможно, ей придется голодать. «Я объяснял такое поведение эмоциональным перенапряжением и не смог заставить себя использовать все эти эгоистичные замечания в репортаже, который я в тот же день передал в редакцию. Вероятно, мне следовало написать все как есть». Позднее Шифер, которого ожидала долгая карьера тележурналиста, пришел к выводу, что мать Освальда была «психически ненормальной».