Джулиан Ассанж - Джулиан Ассанж: Неавторизованная автобиография

Джулиан Ассанж подписал контракт с Canongate Books 20 декабря 2010 года. Предполагалось создать в какой-то степени мемуары, в какой-то – манифест. И уже в следующем, 2011 м, году издательство планировало выпустить автобиографию Ассанжа.

В то время Джулиан говорил: «Надеюсь, книга станет одним из документов, свидетельствующим о сплоченности нашего поколения. В этом, исключительно личном, сочинении я рассказываю о нашей глобальной борьбе за новый тип взаимодействия между народами и их правительствами».

В итоге произведение оказалось чересчур личным.

Джулиан тогда находился под домашним арестом в поместье Эллингем-холл (Норфолк); он потратил больше пятидесяти часов на интервью и провел множество бессонных ночей, обсуждая с писателем, нанятым для работы над текстом, свою жизнь и деятельность WikiLeaks. Но мысль о публикации автобиографии начинала все более его тревожить. Прочитав первый вариант, подготовленный к концу марта 2011 года, он заявил: «Любые мемуары – проституция».

Выпуск книги был уже запланирован издательствами тридцати восьми стран мира, и именно в этот момент, 7 июня 2011 года, Джулиан сообщил, что хочет расторгнуть контракт.

Мы не согласны с оценкой, которую он дал книге. В ней, по нашему мнению, Джулиан раскрывается как человек, абсолютно преданный правде, и это многое проясняет в его деятельности. Он не раз высказывал пожелание, чтобы книга была хорошо написана. Мы разделяем такое мнение и считаем книгу вполне достойной наших читателей.

Теперь о контракте. К тому времени, как Джулиан решил разорвать наше соглашение, он уже потратил весь аванс на оплату услуг своих адвокатов. Следовательно, договор остается в силе. Мы намерены соблюсти его, то есть издать автобиографию Ассанжа.

Таким образом, перед вами первый вариант книги – вариант, не согласованный с автором, но, подобно автору, такой же страстный, провокационный и категоричный. Этот текст соответствует первоначальной идее, и мы горды тем, что публикуем его.

Мне повезло: я рос в атмосфере, перенасыщенной вопросами, поскольку родители мои были людьми весьма любопытными. Поэтому годы спустя мне выпало на долю нажить врагов, ненавидевших меня за это правдоискательство. Даже собственное имя можно было бы забыть под теми потоками брани, которые обрушивали на меня. Однако я отлично знаю, кто я есть, и надеюсь, смогу рассказать все сам. Меня зовут Джулиан Ассанж. Однажды в Лондоне я был объявлен в розыск. На этом история могла бы и закончиться, если бы не осложнения – осложнения, связанные как с обстоятельствами того времени, так и с моей личностью. Обычно про прошлое говорят, что оно похоже на чужую страну [2], но и будущее, если это допустить, может стать точно таким же: воистину открываются глаза на мир, когда тебя мчит куда-то полицейский фургон.

Все вокруг выкрикивали мое имя. Будто скандировали лозунги. Фоторепортеры облепили окна и скреблись в них, словно крабы в ведре. Я ощущал, как раскачивается фургон, казалось, он вот-вот перевернется; а ведь это были всего лишь журналисты, пытавшиеся меня сфотографировать. Я сполз вниз и уткнул голову в колени – совсем не хотелось, чтобы меня выставляли преступником. В какой-то момент я посмотрел вверх и увидел, как они, пытаясь поймать меня в кадр, со стуком упирают камеры в тонированные стекла. Я закрыл голову руками. Внезапно машина резко тронулась с места. Несомненно, остальные задержанные не подозревали, кто я. Некоторые из них, не ожидавшие такого рывка, попадали в своих отсеках, о чем можно было судить по их крику и грохоту. Других вся эта суета и тряска лишь рассмешила. Шоу закончилось. Через сорок минут мы достигли ворот Уандсвортской тюрьмы. Это случилось 7 декабря 2010 года.

У входа в тюрьму, как это ни странно, я почувствовал уверенность. Полагаю, в какой-то степени это было связано с пониманием, что мое ненормальное положение тщательно расследуется. Я знал: мир следит за мной. Поэтому мои беды чего-то стоили – они шли на пользу правильному делу, а я стал тем, кто открыто принимал огонь на себя. В глубине души меня, конечно, ужасала мысль, что из-за нашей работы на мне будет стоять клеймо преступника, но я полностью отдавал себе отчет: это только увеличит ценность наших дел и обострит дискуссию о справедливости и законности. То была не смелость, а всего лишь хитрая тактика. Меня попросили сдать личные вещи, которые в тот прекрасный день свелись к шариковой ручке и 250 фунтам наличности. Мне приказали раздеться, чему я подчинился, и мне немедленно выдали тюремную одежду – серый свитер и серые штаны. Когда в Уандсвортскую тюрьму в 1895 году перевели Оскара Уайльда, он пришел в благородное возмущение, обнаружив, что ему не выдали жилета. «Умоляю, простите мне мою вспышку», – сказал он стражнику. Я постараюсь не сравнивать себя с Уайльдом и умолчу о собственном скудном запасе жилеток, однако ирландец не мог не прийти на ум в этой омерзительной викторианской каталажке. Потом мой адвокат рассказал, что я сидел в той же камере, в которой томился Оскар. Не очень в этом уверен, но меня не покидали мысли о его мужестве в борьбе с предубеждениями; с ним обращались ужасно и содержали в нечеловеческих, просто душераздирающих условиях. Должен сказать, что в Уандсворте мне вспоминались многие узники прошлого и настоящего.

Я много думал о Брэдли, молодом американском солдате, который подвергался жестокому обращению в американской тюрьме [3], по моему мнению, он был бесцеремонно осужден лишь за то, что забил тревогу по поводу незаконных военных действий. В тюремной камере его история постоянно занимала мои мысли.

Попав в подобную ситуацию, человек непроизвольно начинает мерить камеру шагами. Подобно пантере в клетке, он мечется в поисках выхода. Расхаживая туда и обратно, пытаясь физиологически приспособиться к крохотному пространству, я планировал свои дальнейшие действия. Я понимал: все происходящее мерзко и уродливо, но оно ненадолго. Вы убеждаете себя в этом до бесконечности и пытаетесь сосредоточиться. А за стенами тюрьмы, стараясь вытащить меня, мои адвокаты работали до поздней ночи, но, казалось, их мир отстоит от моего на множество световых лет. Я кружил по камере и как никогда чувствовал смысл слова «одиночка».