Питер Акройд - Чосер

Может показаться странным, что посторонний человек мог получить права на чью-то жизнь и имущество, чтобы распоряжаться ими в течение ряда лет, но таков был непререкаемый и утвердившийся в средневековом обществе обычай. Через двенадцать лет после этого Стейплгейт был убит – еще один пример соседства строгой законности со вспышками яростного беззакония в тогдашней жизни.

Чосер мог в тот период считать себя человеком вполне зажиточным, так как через месяц после получения опекунства над Эдмундом Стейплгейтом он становится опекуном и Уильяма Соулса, унаследовавшего владения Беттисхенгеров и Соулсов в Кенте – еще один выгодный куш в средневековой битве жизни. То, что оба наследника были родом из Кента, важно, так как в последующие годы Чосер и сам был связан с Кентом – как член парламента и как тамошний мировой судья. Покинув Лондон, он жил в Кенте, где предположительно и написал значительную часть “Кентерберийских рассказов”. Во всяком случае, он мог уже тогда владеть там имением.

Богатство Чосера в тот период не подвергается сомнению – в самом деле, выгодная должность, жена на хорошо оплачиваемой службе, дом, отданный в пожизненную и бесплатную аренду. Описями его серебра, его ковров и гобеленов, убранства его спален и столовой или живописных полотен мы не располагаем, но в прологе его “Легенды о Добрых женах” он вскользь упоминает о том, чем владел:

Конечно, поэтическая строка доказательством в суде быть не может, но сама точность ее – Чосер пишет о шестидесяти книгах, хотя мог бы вместить в строку и двадцать, и тридцать, – служит доказательством личного характера такого упоминания. Поэта можно было бы заподозрить в хвастовстве, так как владеть шестьюдесятью книгами в то время означало жить в богатстве и даже роскоши. Но для Чосера книги значили совсем иное. И об этом он пишет в той же “Легенде”:

Книги служили для него источником знания, хранилищем традиций, открывающих лад и смысл бытия, они несли ему удовольствие и радость. Чосер жил книгами, впитывал их, он переделывал их, приспосабливал, использовал и переводил, он неустанно подражал им и воспроизводил куски из них в своих произведениях. Подвергшись алхимии его пера, старое становилось новым, привычное начинало играть новыми красками, как ромашки на лугу, с собиранием которых в “Легенде о Добрых женах” он сравнивает сам процесс чтения. В его творчестве искусство и природа нераздельны, ибо и то и другое суть разные стороны действительности, извечной и раз за разом рождающейся заново:

По его собственным словам, у Чосера был “ларь” для хранения некоторых из его книг. Книги тогда так ценились, что в библиотеках их к полкам прикрепляли цепями, а для чтения брали только под существенный залог. Но Чосера мы можем представить и в счастливом положении клерка из “Рассказа Мельника”:

Парадокс, конечно, заключался в том, что рукописи собственных произведений Чосера были толком подготовлены уже после его смерти: скудость указаний на их хождение при жизни поэта заставляет предполагать, что распространялась его поэзия главным образом устно.

Чосер находился на хорошо оплачиваемой правительственной службе, но это отнюдь не говорило о прочности его положения. В последние годы царствования Эдуарда III участились жалобы на кумовство и всяческие злоупотребления властей, что объяснялось общим ослаблением центральной власти. Процветали подкуп и взяточничество, придворные торговали своим влиянием. Картина обычная для царствия, клонящегося к закату. Чосера это могло бы коснуться непосредственно. В 1376 году при “Добром парламенте” палата общин под водительством впервые избранного спикером Питера де ла Мара выразила сожаление “о наличии в окружении короля дурных ответчиков и неверных слуг, чьей заботой более не является процветание его и государства”. Среди этих негодяев были названы Элис Перрерс и Ричард Лайонс, оба тесно связанные с Чосером. Особенному осуждению подвергся Лайонс: его обвинили в использовании служебного положения главного сборщика мелких податей и вымогательстве. Перрерс покинула двор, а Лайонс был заключен в тюрьму на неопределенный срок. Было бы вполне логично, если б в этот период борьбы с коррупцией пострадал и Чосер. В конце концов, он был другом Лайонса и его коллегой. Однако Чосер уцелел.

Возможно, его не сочли фигурой столь значительной и достойной публичного осуждения. Парламентарии сосредоточили свое внимание на основных виновниках того, что было ими признано “злостным заговором”. Приплетать к нему Чосера и прочих его современников значило бы ослаблять мощь обвинения и уводить его в сторону. Не исключено также, что Джон Гонт, ставший ввиду утраты королем былой власти главной фигурой в государстве, простер над Чосером щит своей благосклонности. Во всяком случае, силы Гонта хватило, чтобы позднее в том же году отменить решения “Доброго парламента”, арестовав или же, так или иначе, отстранив от дел главных его членов. Питер де ла Мар, например, был подвергнут тюремному заключению. Тем не менее Чосеру это послужило хорошим уроком, напомнив, что милость сильных мира сего не всегда благотворна.

Но тем не менее он оставался всецело занятым службой. В последнюю декабрьскую неделю 1376 года его отправили с тайной миссией по поручению государя – “in secretis negociis domini regis”, но характер и цель этой миссии нам неизвестны. Возможно, это было связано с заключением в Ноттингем-Касл Питера де ла Мара, а может быть, Чосер занимался устройством брака юного наследника Ричарда с французской принцессой. Последнее вполне вероятно, так как в поездке ему сопутствовал брат Ричардова воспитателя, но ясности тут мы не наблюдаем. Единственное, что можно утверждать определенно, – Чосер был тогда вовлечен в самые неотложные дела короны. Он не являлся поэтом, время от времени выступавшим в роли дипломата и государственного деятеля. Он был государственным деятелем и дипломатом, время от времени отдававшим свой досуг поэзии.

В последовавшие за тем несколько месяцев он не менее четырех раз предпринимал поездки во Францию по делам. Он был так занят, что весной 1377 года ему было разрешено поручить свои обязанности в Лондонском порту своему заместителю Томасу Ивсхему, “sepius in obsequio nostro in partibus remotis occupatus”, то есть ввиду его занятий делами короля за рубежом. В чем заключались эти занятия, также неясно; первое место, куда он направился, был Париж, далее – неизвестно. Вполне возможно, что цель поездок была опять-таки связана с предполагавшимся союзом юного Ричарда с французской королевской династией. И союз этот переставал быть гипотетическим. Двадцать первого июня 1377 года, по словам Фруассара, “достославный и благородный король Эдуард III отошел в мир иной, к великой скорби своих английских подданных”. Назревали перемены.