Питер Акройд - Чосер

Однако Чосер склонен, по-видимому, в этом вопросе к некоторой ироничности, и взгляд его более трезв и безиллюзорен. Когда кто-то из толпы увивающихся вокруг Славы людей спрашивает Чосера, станет ли и он ее домогаться, тот твердо и прямо отвечает на вопрос отрицательно:

Поэту не нужно, чтоб имя его разнеслось на ветрах славы. Он лучше всех знает, кто он, знает себе цену, но знает и свое место, и пределы своих возможностей. Можно сказать, что “Храм Славы” – поэма во многом автобиографическая, в ней Чосер упрямо отстаивает свою индивидуальность и независимость от итальянских и французских императивов.

Но в то же время он предается размышлениям о природе поэзии и месте ее в мире. Если видение Чосера и впрямь, как полагают, есть путешествие в страну воображения, путешествует он в глубь своей души, занятой непрестанным спором с самим собой о поэзии, назначении и славе поэта. В чертогах славы поэт видит постамент из разных металлов, на которых высятся статуи великих писателей древности, столпов цивилизации, составляющих ее славу: прославленный евреями Иосиф, Стаций, воплотивший славу Фив в своей “Фиваиде”, слава Греции – Гомер. Сможет ли Чосер, встав с ними в ряд, прославить Англию? Но здесь же Чосер отрицает подобную возможность, ссылаясь на бедность своего стиля:

Парадоксальность такого несоответствия становится источником как юмора, так и раздумий. Комичны неуклюжая застенчивость поэта и его граничащая с самоуничижением неуверенность в себе наряду с намеренной пародийностью, высмеиванием высокопарного “высокого стиля” и многословия. “Я не тщусь, – пишет он, – явить искусство, смысл – моя задача”. Его не привлекают литературные изыски, он хочет донести мысль. Это голос натуры прагматической, практической, эхом отзывавшийся в английской прозе и поэзии на протяжении столетий. И этот голос говорит по-английски, что и сделало Чосера одним из первых представителей национальной английской литературы, создателем ее языка и выразителем английского духа. “Отцом английской поэзии” Чосера называли так часто и так много писали на эту тему, что определение это стало почти банальностью, общим местом всех исследований, но поэт не только родоначальник английской поэзии, он воплощает собой много большее, что и дает возможность таким писателям, как, например, Честертон, прозревать в его фигуре образ Англии, в лице же его – лицо Альбиона. Это улыбающееся, добродушное лицо, лицо человека действия, обратившегося к поэзии и скромно отрицающего свои поэтические заслуги, вечно уходящего в тень, но оставляющего после себя дуновение добродушного юмора. Другая такая же фигура это, конечно, Шекспир, своего рода икона английской нации.

Оканчивается поэма видением “Дома Дедала” – гигантского сооружения, как бы балагана из прутьев. Сооружение медленно вращается, выпуская из себя круговерть и сутолоку мнений, оценок, репутаций. Это китайская шкатулка или, лучше сказать, корзина, полная неясных шепотов и слухов, отражений “вражды и дружб, сближений и союзов”. Это и мир Чосера – мир придворный и деловой, мир, где царят ложь и поражение, где все вкривь и вкось; это видение обезумевшего мира, где рассказчик сбился с пути и потерян. Многие критики считали поэму свидетельством Чосеровой депрессии в период, когда он чувствовал неуверенность в себе и в том, что он делает и должен делать. Ведь он был дипломатом и чиновником, и служба, так или иначе, мешала его творчеству, ограничивая его возможности. Из Италии он привез рукописи Боккаччо, но не видел способа потягаться с мастером, не знал, как достигнуть уверенности и мастерства этого щедрого таланта.

Собственные его успехи на ниве общественного служения оказались шатки и ненадежны. Знаменательна упоминаемая им дата “10 дня декабря” в начале поэмы, дата, которую он, видимо, считал для себя важной, неким рубежом. Несколькими строками выше проскальзывает “паломничество в две мили в Леонард”; в двух милях от его обиталища располагался Стрэтфорд-ле-Боу с находившимся там монастырем Святого Леонарда. Позднее Чосер одну из героинь своих “Кентерберийских рассказов” сделал настоятельницей именно этого монастыря. Дата 10 декабря 1379 года не случайна: в этот день три посланца Ватикана смогли счесть себя вознагражденными за все превратности путешествия в Англию, ибо миссия их с целью просватать за Ричарда II дочь императора Священной Римской империи Анну Богемскую оказалась успешной. Таким образом, брак Ричарда с Катериной Висконти, на организацию которого Чосер убил столько месяцев и потратил столько сил, не состоялся: государственные интересы потребовали иного решения.

Детали и обстоятельства дипломатической службы Чосера прямо или косвенно включены в ткань поэмы. Уже отмечено, что топография “Храма Славы” – дворец, обледенелая скала, сооружение из прутьев – навеяна впечатлениями от пребывания на Иль-де-ля-Ситэ в Париже – зала ратуши со столбами колонн, от стеклянной галереи со скульптурами, от гула голосов на торжище. С крыши длинной галереи там свешивалась когтистая лапа хищной птицы. Все это видел Чосер в 1377 году, когда был отправлен туда по делам другого Ричардова сватовства. Все смешалось в его комической поэме об изменчивости фортуны и ее обескураживающей непредсказуемости. Но как ореховая скорлупка в руках фокусника, поэма эта вмещает в себя всю ширь окружающего мира. В корзине из прутьев заключены шкиперы, паломники, продавцы индульгенций, и не эти ли персонажи в будущем своем паломничестве обеспечили Чосеру путь в бессмертие?

Даже дипломату на службе у короля трудно было избежать наскоков со стороны средневековой судебной системы. Осенью 1379 года Чосеру пришлось нанять себе адвоката Стивена Фолла для того, чтобы защищаться перед Судом королевской скамьи в деле об “оскорблении и правонарушении” по иску некоего Томаса Стондона, личности, чьи обстоятельства жизни бесследно поглотило время. В чем состояли претензии истца, также остается неясным, но, учитывая, что дело должен был рассматривать Суд королевской скамьи, надо думать, претензии были серьезными. Дальнейший ход событий указывает на улаживание тяжбы “во внесудебном порядке”. Обращения в суд в то время были распространен-иейшим явлением. В период судебных сессий различные суды рассматривали обычно более 1000 исков. Даже самые высокопоставленные лица ранга Чосера не могли надеяться, что нарушение закона сойдет им с рук.