Ермек Турсунов - Мелочи жизни

И начинает чеканить. И вполне так уверенно чеканит. Видно, что играющий.

– А что же Америка? – спрашиваю. – Разонравилась, что ли?

– Да ну ее! – машет он рукой. – Надоело.

– Чего надоело?

– Да надоело все время: «Черный президент! Черный президент!» Сколько можно?

– Но вы и в самом деле, – робко подмечаю я, – не очень белый…

– Да знаю я, – злится Барак. – Что у меня – зеркала нет? Ну сказали раз, сказали два. Чего все время об этом трындеть?

– Вообще-то да, действительно…

– Да и потом, – разошелся вдруг Барак, – насчет Америки я тебе так скажу: там все слишком наговорено. Кругом фальшь. Двуличие. Мыльные пузыри. Национальные комплексы.

– Какие-какие комплексы?

Национальные, – повторяет. – Надоело все это слушать. «Мы самые офигенные! Мы самые лучшие! Мы – супер-пупер! Мы – держава!» Сколько можно?!

– Но это же правда, – уже потверже возражаю я.

– Ну и что? – говорит. – Ну правда. Чего орать-то об этом на весь свет? Скромнее надо как-то. Меня вон родители в детстве учили быть проще. Не высовываться лишний раз. Не бить себя в грудь. Хотя я в школе неплохо вроде учился. И в баскетбол играл за университет. Больше всех очков набирал в первом периоде. И что?

– Что?

– Нельзя так. Вон и Анжи тоже так считает. Скоро она тоже сюда переедет. Ей тоже вся эта бодяга поперек горла.

– Какая Анжи?

– Ну Меркель. Анжела. Мы ее у себя Анжей называем. Она же сейчас в положении. Ей чистый воздух нужен. Сына ждет. Говорят, Нурсултаном хочет назвать.

– Как???

– Нормальное имя. А что?

– Но почему?!

– Ну как – почему? На фарт.

– На какой еще фарт?

– Ну, чтобы везло ему потом по жизни, – спокойно так отвечает Барак. – Говорят же: как корабль назовешь, так он и поплывет.

– Мало ли что говорят! – пытаюсь спорить я. – Еще говорят, что везет только дуракам.

– Да ты что? Разве Нурсултан – дурацкое имя?

– Нет, – пожимаю я плечами, – не дурацкое. Обыкновенное.

– Это для вас – обыкновенное. А для нас… Ну сам представь: немец, и вдруг на тебе – Нурсултан. Прикольно же.

– Ну… не знаю. Как минимум – неожиданно. А почему бы его не назвать там Ганс или, к примеру, Адольф?

– Да ну! Это ж банально, – отвечает. – Неинтересно. Тем более я слышал, тут всех мальчиков, рожденных в июле, так называют. А она как раз сейчас на последнем месяце.

А что же Олланд? – спрашиваю тогда я.

– Что – Олланд?

– Ну этот ваш – Франсуа. Он не думает сюда ехать?

– Нет, – отвечает. – Он же голубой. А я слышал, здесь не любят геев.

– Это точно. Геев здесь не очень того…

– Между нами говоря, – наклоняется к моему уху Барак, – я их тоже недолюбливаю.

– Да ладно, – недоверчиво кошусь я на него. – Вы же сами вроде подписывали указ о разрешении однополых браков.

– Да это все конгрессмены из Алабамы, – морщится Барак. – Это они продавили, козлы. У нас там нынче восемьдесят процентов конгресса – пидарасы.

– Что вы говорите?!

Я тебе отвечаю, говорит Барак. Нан урсын чтоб я сдох!

– А этот?

– Кто?

– Ну этот… Он вроде тоже один из ваших. Шустрый такой. Китаец. У него еще жена молодая. Поет. Имя забыл.

– Цзиньпин, что ли?

– Ну, наверное. Я их все время путаю.

– Да я их сам путаю, – говорит Барак. – Они ж все одинаковые. Как с конвейера.

– Согласен.

– Да ему-то зачем? – говорит Барак. – Они же никуда не торопятся.

К тому же живут с вами через забор. Вон уже многие перелезли. Вскоре и остальные попрутся. Глядишь, еще лет пять – и все здесь будут. Оно к тому и идет.

– И все-таки я не совсем понимаю, – настаиваю я, – с какой стати вы вдруг все сюда рванули?

Тут Барак перестает чеканить мяч. Садится рядом на травку и задумчиво так говорит:

– Понимаешь, брат. Если честно, хочется просто проверить себя. Причем проверить на экстриме. Задать себе вопрос так жестко, в лобешник что называется, наотмашь: «А смогу ли я?!»

– Что – «смогу»?

– Начать все с нуля.

– Как это?

– А вот так – с голой жопой в голом поле. Посреди выжженной степи. И чтобы никаких перспектив. Жестяная жесть. Трубейная труба. Скажи же! По кругу враги и предатели. Рвачи и казнокрады. Куда ни глянь – всюду полный пипец. Вор на воре. Фуфло на фуфле. Бардак. Все продано. Все куплено. Страны, по сути, нет. Вместо нее какое-то невразумительное пятно на карте. Жизнь – вранье. Душно и противно. Воняет. Дышать нечем. И позор на весь мир. А ты сидишь – посреди этого позора – и делаешь вид, что все нормалек. Что все типа путем. А сам прекрасно понимаешь, что никто тебе уже не верит. Даже ты сам уже себе не веришь. И про тебя люди уже анекдоты сочиняют. Для кого-то ты все еще пугало, а на самом-то деле давно превратился в посмешище. Короче, ты в полном дерьме. А выбираться из этой задницы надо. Потому что если не выберешься, то сам себя уважать перестанешь. Понимаешь?

– Понимаю, – вздыхаю я. – Но вам-то это зачем?

– Говорю же, – смотрит мне в глаза Барак. – Проверить хочу: получится – нет?

И замолкает.

И я затыкаюсь.

И как-то хреново так на душе сразу становится. И так тоскливо. И мысль такая подлючая в мозгу закипела: а ведь прав Барак. Не жизнь это, а так – фигня какая-то. И живем мы посреди этой фигни – и только делаем вид, что нас все это устраивает. Привыкли. Принюхались. А ведь надо что-то делать. Выбираться как-то…

А как? Ради кого? Ради чего? Кто заценит? Кто поддержит? И главное – кто впряжется?

Никто. Так, пошумят, погорланят да и расползутся по углам.

Устали все. И никому ни до чего дела нет. Короче, не страна, а так – сборище неудачников.

Те, кто был поумней, уехали давно. Те, кто не смог, остались и пыхтят. Позорники. И я – один из них.

На кого теперь надеяться? На Барака? Он, конечно, хороший мужик. Компанейский. И мысль у него светлая. Благородная. Да ведь не знает он, что ничего ему тут не светит с его благородством. Забыли здесь это слово. Да и с десяток других важных слов забыли, которые нам в детстве родители наивные пытались втемяшить. Не помнят. Другие теперь здесь понятки. Другие установки. Другие слова…

– Ну а сам-то ты как думаешь? – спрашиваю. – Получится?

– Я?.. – Барак хмурится и долго молчит. Потом грустно так отвечает: – Если по правде… Не знаю. Не уверен. Но попробовать надо. Так ведь?

И поднялся на ноги.

Как раз пацаны подошли. Можно было начинать.

Я-к ним.

– Пацаны! Пацаны! Гляди, кто к нам приехал! Это ж Барак! Узнаете?

В ответ – галдеж:

– Конечно!

– Еще бы!

– Видели!

– Знаем!

– Ну так вот, – объявляю я громко, чтоб слышали все, – с сегодняшнего дня он играет за нас.

– Это почему – за вас? – послышались недовольные голоса.

– Потому что мы – слабаки. А ему надо проверить себя.

И все замолчали. Все сразу согласились.

Ну правильно. Где же ему еще себя проверять? Только у нас. Больше негде.