Гильом Постель - Ключ скрытый в строении мироздания. Трактат об огне и соли

Постель прекрасно понимал, что для объединения всего мира, прежде необходимо создать единую Европу или, говоря по-современному, Евросоюз. Он предполагал, что европейские самодержцы и князья должны объединяться на конфедеративных началах вокруг французского короля и избирать на своих светских ассамблеях духовных отцов Европы – Пап Римских. В своем труде «Компендиум космографической дисциплины» («Cosmographicae disciplinae Compendium»), вышедшем в 1561 году, Постель отказывался принимать историю похищения Зевсом царской дочери Европы в качестве мифа об основании христианского Запада. Опираясь на Библию, он ратовал за переименование Европы в Иафетию, поскольку европейские народы происходили от младшего сына Ноя Иафета, получившего в удел земли нашего континета. По логике Постеля Африка должна была тогда называться Хамией (от второго сына Ноя Хама), а Азия – Симией (от старшего сына Ноя Сима). Но усилия Постеля по переименованию европейского континента не возымели успеха.

Уроженец бедной нормандской деревушки Долери заслужил лавры выдающегося востоковеда своего времени. Он привез в Европу рукописи произведений Абуфельды и Иоанна Дамаскина. Благодаря Постелю в 1555 году в Вене увидел свет один из вариантов Сирийского Нового Завета. Его трактат «О Турецкой республике» («De la republique des Turcs» Paris, 1540; второе дополненное и исправленное издание вышло в 1560 году) до сих пор не утратил своей научной ценности. В нем он живописует уклад турецкой жизни при султане Сулеймане Великолепном (1494-1566), отмечая, что турки того времени в моральном и нравственном отношении гораздо превосходили западных христиан.

Вся христианская каббалистика Эпохи Возрождения по сути была своеобразной реакцией традиционного западно-христианского тринитарного сознания на открытые вдруг книги еврейского мистицизма, в целом чуждого как тринитаризму, так и платонизму. Христианские каббалисты, переосмыслив, адаптировали еврейские мистические термины к принципам платонической и неоплатонической философии, европеизировав и даже паганизировав таким образом Каббалу. Зачастую они не читали обширные раввинистические комментарии к трактатам Зогара, а переводили только оригинал и толковали его в русле принесенной из Византии платонической доктрины. Этот блестящий феномен породил Джамбатисто Вико, Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола и Гильома Постеля, а вместе с ними всплеск рационального оккультизма, магического знания, неогностицизма, теософии, астрологии и т. д. Сам Постель, пребывая в эмпиреях платоновских идей и эманаций, мечтал о вселенском государстве и вселенском культе, но он не учел одного: для воплощения этого в жизнь нужно было отказаться от софизма платоновских теодиций, установив религиозные догматы, как протестантские отпрыски, на толерантности и либерализме, что мы имеем сейчас. Несмотря на разные «Согласования» ни еврейские монотеисты, ни тем паче мусульмане никогда не восприняли бы постелевский коктейль, замешанный на пережитках схоластики, западного эволюционного тринитаризма и ренессансного платонизма. К тому же, представление о Боге у Постеля двойственное пантеистическо-теистическое: Высшее Все, являясь бесконечным, неподвижным и неизменным эманирует от себя Божественного Посредника, то есть Сына-Логоса, создавшего этот мир. Подход, свойственный европейской теософии от Якоба Бёме до Луи-Клода де Сен-Мартена. С другой стороны, Постель, признавая женский аспект Божества, олицетворяемый Софией Премудростью Божией, и полагая в нем четвертую Ипостась Бога, вдруг соглашается с мнением монархиан-динамистов «мелхиседекиан» (одна из групп христиан-монотеистов ранней церкви), отождествлявших Христа Спасителя с царем Салима Мелхиседеком (Бытие, 14). Хотя богословскую основу «Clavis absconditorum» по-прежнему продолжает составлять сугубое софианство с туманным налетом гностико-каббалистического мистицизма. А посему дать точное определение теологии Постеля, где рациональное соседствует с иррациональным, весьма сложно.

В завершении хотелось бы привести прекрасный фрагмент из Элифаса Леви, посвященный поистине платонической связи между Гильомом Постелем и венецианской монахиней Иоанной:

«Мистический брак Постеляи монахини продолжался около пяти лет, после чего та умерла. Перед смертью она пообещала, что никогда не будет разделена с ним, а продолжит всецело споспешествовать ему, даже отрешившись от оков материальной жизни. «Она сдержала свое обещание», – говорил Постель. «Она осталась со мной в Париже, освещая меня своим светом, утешая разум и укрепляя веру. Спустя два года после вознесения в небеса, ее спиритуальная субстанция влилась в меня и распространилась по моему телу. Я – это уже она». Такое положение дел дало Постелю повод отнести себя к существам более высокого порядка, нежели люди. Он называл себя «Postelius Restitutus» («Постель Восстановленный»). Современники же утверждают невероятное: седые волосы алхимика вновь стали черными, морщины разгладились, и вообще, он стал выглядеть даже лучше, чем в годы своей молодости. Некоторые пишут, что он просто красил волосы и накладывал грим. Но этого недостаточно, чтобы считать его глупцом и делать из благородного человека фокусника и шарлатана. Недостаток веры холодных и скептических умов часто порождает потрясающую глупость, когда они берутся судить вдохновенье влюбленного сердца.

«Сдается мне», – пишет отец Дебийон, – «что потрясающая регенерация, окончательно обретенная с помощью метрессы Жанны, легла в основу его системы. Разумом его владела мысль о том, что Царствие Иисуса Христа, основанное апостолами, не может более существовать в христианском мире или быть обещанным неверным в обмен на Крещение, доколе не вдохновится светом разума. К этой идее, завладевшей им полностью, Постель прибавил тезис о предназначении французской короны к Универсальной Монархии. Второе Пришествие должно быть уготовано завоеванием сердец и умов. Им надлежит зиждиться единою верой, а Христос воцарится над миром в лице единого Короля, силой единого закона». По мнению отца Дебийона, лучшего доказательства безумия Постеля не сыскать. И в правду, что может быть безумнее, чем вера в то, что религия воцарится над умами силой его же собственных доводов, и что монархия, для своего же блага, должна объединить вместе сердца победами людского процветания.

Да, Постель был сумасшедшим, ибо верил в то, что то царствие, о котором мы молимся ежедневно – Его Царствие – придет. Сумасшедшим, потому что верил в разум и справедливость. Оголтелым безумством с его стороны было написать отцам Трентского Собора письмо с просьбами оделить своим благословением весь мир, предав анафеме нарушителей общего согласия между людьми, мира меж суверенами, разума меж священников и доброты средь сильными мира сего. Апогей же безумия – небрежение мирскими благами и милостью власть имущих, жизнь в благородной бедности среди собственных записей и книг, с мечтами лишь о правде и справедливости. Покойся же с миром, бедняга Гийом Постель!» Но в том то и беда, что в современном мире, одним из архитекторов которого по праву может считаться Гильом Постель, одержали верх не харизматические замыслы парижского эрудита, а его реформаторские либерально-космополитические идеи, к сожалению приближающие царство князя мира сего. Парадокс, когда в действительности вместо светлой стороны гения воплощается его иная сторона, пусть и отмеченная благими намерениями. Ибо, по словам современного русского поэта, «Мир черно-бел, как манихей…»