Майкл Игнатьев - Права человека как политика и как идолопоклонство

© 2001 by Princeton University Press

© А. А. Захаров, перевод, 2019

© ООО «Новое литературное обозрение», 2019

«Никто не должен подвергаться пыткам или жестокому, бесчеловечному или унижающему его достоинство обращению или наказанию». Это заявление, содержащееся в статье 7 Международного пакта о гражданских и политических правах, является составной частью того, что Майкл Игнатьев смело называет «правовой революцией», разворачивающейся с 1945 года. Другими документами, запечатлевшими этот революционный сдвиг, стали Всеобщая декларация прав человека и Женевские конвенции 1948 года, поправки к Женевским конвенциям 1949 года, Конвенция о статусе беженцев 1951 года.

Как писал в свое время Томас Гоббс, договоры без меча есть просто слова. О какой же революции можно говорить в ситуации, когда слов сказано великое множество, а подкрепляющий их меч отсутствует? Действительно, международные конвенции, в отличие от предшествующей Всеобщей декларации, стали для стран мирового сообщества юридически обязывающими документами, а Комитет по правам человека имеет право выносить решения по делам об их попрании, поступившим на его рассмотрение. Казалось бы, юридически обязывающая природа этих и иных документов, призванных защищать права человека, выступает явным подтверждением правовой революции. Вместе с тем заявление о том, что права человека юридически обязывают, не равнозначно учреждению авторитетной инстанции, способной заставить суверенные государства подчиняться закону. По многим причинам, включая и эту, революция в области прав человека пока далека от своего завершения, а ее способность добиться провозглашаемых целей зачастую ставится под вопрос, особенно за пределами сплоченного сообщества активистов-правозащитников. Более того, далеко неясным остается и вопрос о том, что именно можно считать успешным завершением правозащитной революции или законченным воплощением правозащитной идеи на международной арене.

Следовательно, мы начинаем эту книгу с постановки ключевых вопросов, касающихся политической состоятельности правозащитной проблематики. В чем назначение прав человека? Каким должно быть содержательное наполнение этого понятия? В каких ситуациях нарушения прав человека должны повлечь за собой внешнее вмешательство? Имеется ли у прав человека какое-то единое моральное основание, объединяющее культуры, или таких культурно самобытных оснований может быть много? В каком смысле права человека считаются универсальными и можно ли вообще говорить об этом? Всем этим сложнейшим темам, порожденным правозащитной революцией, посвящены собранные в настоящем томе два эссе Майкла Игнатьева, комментарии к ним, которые подготовили Энтони Аппиа, Дэвид Холлинджер, Томас Лакер и Диана Орентлихер, а также ответы автора на эти отклики. Эссе и комментарии первоначально были представлены на Таннеровских лекциях о человеческих ценностях, состоявшихся в 1999–2000 годах в Принстонском университете под эгидой Центра по изучению человеческих ценностей.

Подступившись к самому важному вопросу «В чем назначение прав человека?», мы немедленно убеждаемся в том, насколько сложно выработать единственно верный ответ на него. Но еще сложнее понять, что настаивать на универсальном ответе в общем-то и не нужно. Концепция прав человека имеет множество назначений, которые могут обретать различные выражения не только в межкультурном диалоге, но и внутри отдельных культур. Ни одна значительная культура не имеет однозначного ответа на этот вопрос. Но тот факт, что, размышляя о назначении прав человека, можно предложить множество хороших ответов, не должен отвращать от попытки выдвинуть какой-то свой, еще более качественный ответ, особенно если он, подобно трактовке прав человека Игнатьевым, найдет понимание у многих людей.

Назначение прав человека, считает Игнатьев, в том, чтобы оберегать человеческую субъектность [1] Используемый авторами этой книги термин human agency из-за богатства своего содержания не имеет однозначного русского перевода. Далее он будет переводиться взаимозаменяемыми терминами «человеческая субъектность», «человеческая самодетерминация», «человеческое самоопределение». Прим. перев. и, следовательно, защищать ее носителей от насилия и угнетения. Забота о правах человека есть обеспечение негативной свободы: свободы от насилия, угнетения и жестокости. Таков начальный пункт непростых размышлений о том, каким должен стать оформляющийся правозащитный режим на мировом уровне. Но даже этот отправной тезис оказывается отнюдь не таким бесспорным, как может показаться на первый взгляд. Защиту человеческой самодетерминации и ее отдельных носителей от насильственных посягательств нельзя отождествлять просто (или исключительно) с негативной свободой от внешнего вмешательства. Точно так же и суть прав человека не сводима только лишь к набору негативных свобод. Скажем, право на материальное поддержание собственной жизни имеет для человеческого самоопределения не менее важное значение, чем право не подвергаться пыткам, но первое, в отличие от последнего, не относится к перечню негативных свобод. Голодающие люди столь же уязвлены в своей человеческой субъектности, как и те, кто подвергается жестокому обращению. Включение права на материальное поддержание жизни в правозащитный режим стало важнейшей частью международного консенсуса, касающегося природы прав человека.

Даже если базовым предназначением прав человека считать попечение о человеческом самоопределении, причем не сводимое к защите сугубо негативных свобод, то, как замечает Игнатьев, все равно остается неразрешенной проблема моральной состоятельности правозащитного режима. Даже неукоснительное соблюдение прав человека в международном масштабе вовсе не гарантирует того, что люди, чьи права эффективно защищены, будут жить прекрасно или хотя бы сносно. Когда права человека уважаются и отстаиваются, они выступают эффективным инструментом защиты личности от насилия, жестокости, угнетения, унижения и тому подобного. Опираясь на указанное предназначение прав человека – Игнатьев называет его «прагматическим», хотя такая формулировка не означает отрицания моральной подоплеки правозащитной работы (подобно тому, как прагматизм является одновременно и моральной, и политической философией), – можно наметить контуры действенного правозащитного режима. Правозащитные институции и агентства, как государственные, так и неправительственные, не должны в своей заботе о правах человека выходить за рамки того, что минимально необходимо для защиты личности как агента свободного выбора, или приписывать правам человека какие-то иные базовые цели, как, например, необходимость защищать достоинство личности, что Игнатьев, кстати, отрицает и к чему я намереваюсь обратиться позже. Расширение спектра прав человека за пределы того, что явно необходимо для защиты человеческой субъектности, обесценивает смысл правозащитной идеи и, соответственно, ослабляет потенциал ее сторонников.