Анри Картье-Брессон - Диалоги

Но что вам нравилось в фотографии на протяжении стольких лет?

Фотографический выстрел. Снимать, если угодно. Это моя страсть. Я прожил три года в Индии, Бирме, Китае, Индонезии. В течение трёх лет я в прямом смысле слова не видел фотографий, которые делал, разве только случайно, в газетах. Я снимал и отправлял их в агентство “ Magnum”. Меня не интересовал результат. В фотографии я вегетарианец. Как если бы охотник не ел свою дичь. Его захватывает только одно: когда дичь падает. Пиф-паф! Так и я: выстрел, и ничего другого. Проблема в том, чтобы найти подходящее мгновение, момент…

Решающий момент?

Я не имею ничего против этого выражения, но оно приклеилось к моей коже как этикетка. Оно восходит к «Картинкам на скорую руку» [1952 г.], моей книге, опубликованной издательством “Verve” с обложкой Матисса. Это было воздание почестей фотографии как таковой. Эпиграфом я поставил слова кардинала де Реца: «В мире нет ничего такого, что не имело бы своего решающего момента». Когда нью-йоркский издатель публиковал эту книгу, это вдохновило его назвать книгу «Решающий момент». С тех пор это меня преследует.

Как вы примиряете императив этого решающего момента с вашим вкусом к геометрии?

Композиция строится на случайности. Я никогда не высчитываю. Смутно различаю структуру и жду, чтобы что-то произошло. Здесь нет правил. Не надо стремиться во что бы то ни стало объяснить тайну. Предпочтительнее оставаться свободным, иметь под рукой Leica. Это идеальный аппарат.

А идеальный объектив?

50 мм. Не 35 мм, он слишком большой, слишком широкий! С ним любой фотограф воображает себя Тинторетто. Там есть деформация, даже если всё чисто. С объективом 50 мм сохраняешь определенную дистанцию. Знаю, снова скажут, что я классик. Мне наплевать: для меня 50 мм остается наиболее приближенным к человеческому взгляду. С ним можно делать всё: уличные сцены, пейзажи, портреты. Если ты обладаешь глазом художника и пониманием визуальной грамматики, то работаешь с объективом 50 мм, даже не думая о 35 мм, и будешь выигрывать в глубине поля. Живопись, рисунок, фотография, документальная съёмка – для меня это единое целое.

В конечном счёте вы используете ваш фотоаппарат как блокнот для эскизов?

Совершенно верно. Я действительно вовлечён в то, что вырезано видоискателем. Этот подход требует не только чувствительности и концентрации. Здесь необходим ещё, в моём случае, дух геометрии. Только тогда я забываю о себе. Фотографировать – это манера поведения, способ существования, образ жизни, называйте это как хотите. И вдруг перед лицом ускользающей реальности вас охватывает предчувствие. Вся визуальная организация встаёт на место. Это длится долю секунды. Вы задерживаете дыхание… Вы в это вкладываете своё сердце, голову и особенно глаз. Всё, дело сделано. Но удовольствие я всегда нахожу именно в этом мгновении, в схватывании изображения, а не в последующем его созерцании.

Почему тогда вы всегда отказывались кадрировать ваши фотографии в случае необходимости?

Это моя радость, моё удовольствие. Единственная, которую я разрешил кадрировать, – фотография будущего папы, кардинала Пачелли, на Монмартре в 1938 году. Я работал для ежедневной газеты “ Ce soir”. Фотографию должны были подавать с пылу с жару к 11 часам. Я использовал камеру с пластинами 9 × 12. Это был действительно «чик-чак», как по-турецки говорят про фотографию. Толпа кричала: «Слава нашему Богу!» Мне пришлось поднять аппарат над головой и снимать так. После, в лаборатории, нужно было это исправить. Но это единственный раз.

В любом случае, лаборатория – это не ваша страсть…

У меня нет с этим ничего общего. Это не моя работа. Снимать – это для меня. Печатать или развешивать – нет. В этом я доверяюсь своим товарищам. Когда делают мои выставки, я просто прошу, чтобы мне позволили пройтись там одному за час до открытия, чтобы, возможно, предложить что-то передвинуть.

Есть ли фотографии, о которых вы сожалеете? Считаете, что лучше было бы их не делать?

В какой-то момент появляется автоцензура. Но… это никого не касается.

С какими ситуациями связано её появление?

Любовь, насилие, смерть. Вопрос стыда. Не будем забывать и о том, что когда мы хотим фотографировать, мы тоже совершаем насилие. Я очень хорошо понимаю людей на Востоке, не позволяющих себя фотографировать.

Вы часто применяете к себе автоцензуру?

Плохих фотографий полно. Много отходов. Это как живое серебро, как ртуть, которая катается, и ты всегда попадаешь мимо. В 1934 году в Мексике мне сильно повезло. Понадобилось только толкнуть дверь. Две лесбиянки занимались любовью. Это было такое сладострастие, такая чувственность… Их лиц не было видно. Я нажал на спуск. Чудо, что я смог это увидеть. В этом нет ничего непристойного. Физическая любовь во всей своей полноте. Никогда я не смог бы заставить их позировать.

А что такое стыд для фотографа?

Ню, например. Я никогда не фотографировал обнаженную натуру.

Но вы её рисовали…

Это разное видение. На фотографии это мне не нравится. Дега удалось сделать одну восхитительную фотографию ню. Но в любом случае, это одна из тем, которые никого не касаются. В рисунке это совсем другое. Я их много делаю. Но мне это даётся хуже всего. Стараюсь изо всех сил. Я действительно одержим рисунком. Делаю много набросков на выставках.

Но я не иллюстратор, у меня нет никакого воображения. Когда был вторым ассистентом у Жана Ренуара на «Правилах игры» и «Загородной прогулке», мы с ним оба хорошо знали, что я никогда не буду режиссёром. Потому что у меня и впрямь нет никакого воображения.

Вы многому научились, находясь в контакте с ним?

«В контакте с ним» – это очень уместное выражение. Потому что в работе рядом с ним самым обогащающим было слушать его, следовать за ним. Он накануне готовил следующий день, переделывал диалоги, вовлекал в это всех. Некоторые из диалогов я знал наизусть. Это была эпоха Народного фронта. Всех увлекал вихрь энтузиазма, была неразбериха. Но мы переживали опыт настоящей солидарности, соединяющей людей в группе. Много веселились. Я был статистом-семинаристом с Жоржем Батаем в «Загородной прогулке». Жак Беккер там был, и Лукино Висконти тоже. В «Правилах игры» среди детей-статистов были внучки Поля Сезанна и Огюста Ренуара. Какая картина! Тем не менее в техническом смысле я ничего не вынес из этого кинематографического опыта. Второй ассистент и не заглядывает в видоискатель. И я был действительно лишён воображения. Как и сейчас.