Кристофер Бруард - Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

Все эти франты, которых Гроноу объединяет под названием «светские люди», выставили дендизм на всеобщее осмеяние. Предположительно из-за их мании к экстравагантному поведению и клоунских действий, во всем противоположных элегантному кодексу поведения, который был установлен людьми, подобными Браммелу, в качестве наиболее соответствующего жизни на новых площадях, в парках и домах, они оказались вытеснены на задворки благородного общества (хотя к 1820-м подобная строгая критика стала больше ассоциироваться с респектабельными, буржуазными и читающими книги об этикете жителями Блумсберри, которые служили хорошо воспитанным противовесом для излишеств Вест-Энда). Более того, Гроноу намекает на темное происхождение этих «звезд» колонок светской хроники и лавок с гравюрами, подразумевая, что элегантная одежда и экстравагантный внешний облик стали пустым означающим для аристократизма, чьи ассоциации запятнались развитием торговли и пониманием того, что чувство модного можно не только унаследовать, но и купить. Окончательное доказательство такого положения вещей находим в народных балладах, карикатурах и сатире, которые превратили денди в предмет насмешек, персонажа, легко узнаваемого в разных социальных слоях и высмеиваемого за претенциозность и неизбывный снобизм. Такие репрезентации должны были заполонить лондонские тротуары в период поздней ганноверской династии. Ниже приведено типичное сочинение, предвещающее гибель элитарной модной идентичности, обратившей внимание всего мира на лондонские лавки, знаменитостей и моду. «Очарованный денди» – это факсимиле письма Джона Слинка, клерка, работающего в Сити, его любовнице, которая занималась пошивом манто. Это довольно напыщенный эпилог для той моды, что инициировали Браммел и подобные ему:

Любезнейшая, проходя по переулку Сент-Мэри, я купил пару подержанных веллингтонов, которые получил за шесть шиллингов и пять пенсов, у меня не было денег, но продавец, видя мой благородный облик, был настолько добр, что отпустил мне в долг. У них очень высокие каблуки, и я теперь учусь модной походке на каблуках, что позволит во многом скрыть эффект от моего плоскостопия. У меня есть пара подержанных корсетов; и вчера я пошел к моему портному (который никогда не отказывал мне в доверии) и заказал новый костюм и сказал ему сделать на моих брюках фальш-лампасы, которые, как он заверил меня, он в лучшем виде выполнит к вечеру субботы. Так что в воскресенье ты очень обяжешь своего возлюбленного, если будешь готова к одиннадцати покататься со мной, но не на одном из тех наемных экипажей, которые я терпеть не могу, с именем владельца под окнами, которое может прочитать любой, – я поищу какую-нибудь изысканную бричку, чтобы, когда мы будем кататься, нас принимали за достойных людей, каковыми мы и являемся, которые отправились посетить свои загородные владения:

В то время как образ и идентичность лондонского денди стали доступными для представителей разных социальных слоев, перемещаясь между ними с такой легкостью, что этот термин в конце концов лишился любых прямых ассоциаций с мужчинами – представителями определенного класса, количество мест, где денди мог демонстрировать свой доведенный до совершенства внешний вид, было жестко ограничено за счет возможностей и опыта, предлагаемого столицей. В этом смысле развитие мужской моды в данный период вновь оказывается привязанным к физическому росту и материальной сложности лондонской городской структуры. Увидев, как процесс конструирования образа денди зародился в плотной концентрации аристократических домов и торговцев элитными товарами в Вест-Энде, мы считаем необходимым изучить разнообразные пространства и контексты, в которых подобная вестиментарная философия выкристаллизовывалась и применялась на практике, поскольку отношения между денди и удовольствиями его родного города были очень насыщенными и сложными. Во многих смыслах они отражали иерархические социальные связи, которым подчинялась в целом аристократическая жизнь, и деятельность денди отображала строго оберегавшийся цикл приемов, балов и собраний, приставших городскому сезону. Но в других смыслах практика дендизма выходила за пределы этих формальных границ, удостоверяя, что между высшим и низшим обществом не было непримиримых противоречий, и внедряя элемент угрозы для общества, культурного кровосмешения в практику моды. Благодаря этому Лондон стал постоянным местом сосредоточения форм модной стилизации, которые настолько же были обязаны энергии улиц и брожению толпы, насколько салонным дискуссиям. Можно даже утверждать, что именно этот дендифицированный дух неуважения к жеманству правящего общества и открытости хаотичной и творческой городской жизни превратили Лондон в альтернативный или конкурирующий локус для производства моды в более долгосрочной перспективе, поставив его в оппозицию более регламентированному модному диктату Парижа, где с конца XVIII века он находится до сих пор.

Как показали Ренделл и другие, идея и практика фланирования позволяли денди свободно передвигаться между столичными зонами удовольствия, создавая едва ли не порнографическое фантастическое представление о Лондоне как о месте, изобилующем телесными наслаждениями для разборчивого джентльмена. Будучи более ранней вариацией того, что к середине XX века станет хобби выходного дня для представителей нижнего среднего класса, живущих в пригородах, заключающимся в прогулках по лесным массивам и спортивных упражнениях, на начало XIX века практика фланирования была в целом более городской и развратной. The Rambler’s Magazine, «Журнал гуляки», выходивший в Лондоне в 1820-е годы, четко определял интересы своего типичного читателя, позиционируя себя как «анналы галантности, веселья, удовольствия и хорошего тона. Изысканный букет любовных, вакханальных, эксцентричных, юмористических, театральных и литературных развлечений. Наш девиз – будьте веселым и свободным! Пусть любовь и радость станут вашим изысканным сокровищем; глядите на наше издание радостными глазами и фланируйте от одной сцены удовольствия к другой». Этот журнал, представлявший собой коллекцию эротической прозы, фривольных гравюр, изображающих совокупление в классическом и восточном стиле, а также непристойных слухов, касающихся интриг высшего общества, служил инструкцией по дендизму, где соединялись балы Мейфэра, которые посещали скандально известные куртизанки, например Хэрриет Уилсон, парады мод в Гайд-парке, которые повторялись на протяжении Сезона [72], и более грубое прославление мужской дружбы в питейных и игорных притонах и на кулачных боях пролетарского Ист-Энда. И в каждом из этих сценариев в центре оказывалась невозмутимая фигура «хорошо одетого мужчины», чей скромный наряд давал ему необходимую защиту от мира, который был сомнительным с моральной точки зрения и зачастую – опасным для здоровья. В таком случае сентенции таких авторов, как Бульвер-Литтон, касающиеся значения одежды и создания собственного образа, выглядят убедительными. Городской мужчина одевался отнюдь не для того, чтобы удовлетворить требования высокомерного нарциссизма, он считал необходимым выбрать костюм и такое отношение к окружающему миру, которое ставило бы его в выигрышное положение в диких и агрессивных условиях. Денди почти буквально экипировал себя, чтобы вступить в некую форму сексуальной и общественной борьбы. Пелэм дает будущему лондонскому денди совершенно уместные советы: