Леонид Успенский - Смысл икон

Богоматерь на престоле. Скульптура. Начало XIV в. Сербия. Монастырь Соколица

Воспроизведенная здесь икона представляет собой торжественное изображение Богоматери, сидящей на троне и держащей прямо перед Собой на коленях Отрока Христа, Которого Она придерживает левой рукой у плеча, правой – у ноги. Младенец изображен в позе Вседержителя: благословляющим правой рукой, а левой держащим свиток, упирающийся в колено. По сторонам подходят, преклоняясь, с левой стороны от зрителя Архангел Михаил, с правой – Архангел Гавриил. По бортам иконы, в так называемых клеймах, где помещаются обычно семейные или особо чтимые святые, а также сцены из Священной истории и из жизни святых, расположены в верхнем ряду: Благовещение [172], Распятие, Снятие со Креста, Сошествие во ад. На левом от зрителя борту иконы сверху вниз: Иоанн Предтеча, апостол Петр, великомученик Георгий и великомученица Екатерина; с правой стороны: Иоанн Богослов, апостол Павел, великомученик Димитрий Солунский, прп. Антоний Великий. В нижней части иконы: свт. Григорий Богослов, свт. Иоанн Златоуст, свв. Константин и Елена, свт. Василий Великий и свт. Николай.

Богоматерь с Младенцем и ангелами. Мозаика церкви Сант-Аполлинаре Нуово. Равенна. VI в.

Критская школа, которой приписывается эта икона, восходит к XIV столетию. Будучи в XIV–XV вв. явлением чисто провинциальным (о чем свидетельствуют росписи на Крите), после падения Константинополя в 1453 г. она становится главной его преемницей [173]и начинает играть большую роль, особенно в XVI в., но уже широко используя заимствования с Запада.

Воспроизведенная на с. 142 икона представляет собой один из лучших известных нам образцов иконописи этой школы и показывает, что отдельные мастера и в конце XVI в. держались иконописного канона. Величественная и строгая поза Богоматери со столь же величественным Отроком Христом, восседающим на Ее коленях как на престоле, резко контрастирует с позами ангелов, склоняющихся с молебно простертыми к Богоматери руками. Превосходство Божией Матери над ними как «высшей всех Ангел и Архангел и всея твари честнейшей» [174]подчеркивается здесь и размерами Ее фигуры – большей, чем фигуры ангелов.

Богоматерь Печерская (Свенская). Россия. 1288 (?). ГТГ

Не меньшей торжественностью дышат и фигуры святых, изображенных на бортах иконы. Эта несколько официальная торжественность, которая была свойственна строгой иерархичности Византийской империи, еще более подчеркивается здесь ярко выраженой линейностью и сухой, детализированной трактовкой формы, придающей, особенно одеждам святых, изображенных на бортах иконы, несколько металлический характер. Эти свойства, унаследованные критской школой от последнего периода византийского искусства, являются характерными ее чертами. Но эти особенности, придающие изображению некоторую холодность, отнюдь не нарушают общего единства иконы, которая производит строгое и сильное впечатление.

Богоматерь Умиление. Вторая половина XIV в. Благовещенский собор Московского Кремля

Иконы, изображающие взаимное ласкание Богоматери и Младенца, носят название «Умиления» [175]. В отличие от торжественности и строгой величавости икон Божией Матери Одигитрии, где подчеркивается Божество Отрока Христа, иконы «Умиления» полны естественного человеческого чувства, материнской любви и нежности. Здесь более, чем в Одигитрии, выражен человеческий аспект Богоматеринства и Боговочеловечения, сильнее подчеркнуто то, что человечество Богоматери есть и человечество Ее Сына, от которого Она неотделима по Его рождению.

Богоматерь Донская. Конец XIV в. ГТГ

Икона «Умиление» – образ Матери, глубоко скорбящей о предстоящих страданиях Сына и в молчании переживающей неизбежность этих открытых Ей заранее страданий (…и Тебе Самой оружие пройдет душу… – Лк. 2:35). Сам Младенец здесь Тот же, что и на иконах Одигитрии, Отрок Эммануил, в тех же одеждах, своей разделкой указывающих на Его предвечное Божество. Но здесь проявлениями Его чисто человеческих чувств, испугом, нежностью, а также Его жестами подчеркивается Его человечество.

Редкий в Византии, тип Умиления получил на русской почве чрезвычайно широкое распространение, став одной из главных тем русской иконописи, стремление которой к выражению просветленного человеческого чувства как бы находит свое олицетворение в образе Умиления. Это одна из вершин русского художественного творчества. Ни французская готика, ни итальянское Возрождение не сумели вложить в этот образ большей теплоты. Они создавали образы более человечные, но не более задушевные. Русские иконы Умиление оправдывают свое название, потому что при взгляде на них зрителя охватывает чувство глубокой умиленности, то чувство, которое лучше всего передается поэтическими словами прп. Исаака Сирина. По его объяснению, признак сердца милующего есть «возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы. От великой и сильной жалости, объемлющей сердце, и от великого терпения умиляется сердце его, и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью. А посему, и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и были они помилованы; а также и об естестве пресмыкающихся молится с великою жалостью, какая без меры возбуждается в сердце его до уподобления в сем Богу» [176].

Как мы говорили во введении, всякое человеческое чувство, изображенное на иконе в соприкосновении с миром Божественной благодати, осмысляется, преображается [177]. Пожалуй, наиболее ярким примером этого могут служить иконы Умиления. Среди всей разнообразной гаммы человеческих, душевных переживаний те, которые связаны с материнством, наиболее интенсивны, ибо наиболее связаны не только с внутренней, но и с физической жизнью человека. В иконах Умиления материнская ласка Божией Матери неразрывно связана с мучительной болью за Ее Сына. Это сострадание Ему превращается здесь в материнское сострадание всей твари, за которую Он добровольно принес Себя в жертву. И от этого сострадания «до уподобления в сем Богу» преображается наиболее инстинктивная сторона человеческой природы, которая роднит человека со всей тварью, – материнство. От соприкосновения с Божеством материнская нежность превращается во всеобъемлющую любовь и скорбь о всей твари. Горе «из боли личной потери превращается в сострадание вселенскому горю, в боль от того, что страдание вообще существует, как неустранимый элемент мирового порядка» [178].