Джозеф Г. Ингрэм - Лилии полевые. Царь из дома Давида. Три года в Священном городе

Возвращаясь из храма, я увидела толпы народа на улицах: кто пешком, кто на ослах; все необычайно теснились и спешили, устремляясь за городские ворота. Мне сказали, что в этих краях появился какой-то необыкновенный человек – настоящий пророк Божий, по мнению многих. К нему-то все и стремятся – в пустыню, по ту сторону Иордана. У этого пророка множество почитателей, и за ним ходят толпы народа. Он живет в пустыне и там проповедует. Таких вдохновенных и властных речей, говорят, еще не бывало со времен Илии 49и Елисея 50. И вот каждый день из Иерусалима идет к нему в пустыню народ, чтобы видеть и слышать его. Живет он там в пещере, питается кореньями и диким медом, пьет только воду, вместо одежды на нем только львиная шкура… Так, по крайней мере, рассказывают про него. Хотелось бы верить, что это настоящий пророк, посланный небом, и что Бог вспомнил наконец об Израиле… Но времена пророков так давно миновали… Боюсь, что это просто какой-нибудь энтузиаст, вообразивший себя пророком вроде галилеянина Иуды 51, который морочил народ и погиб жалкою смертью…

Но влияние этого человека на всех его слышавших так велико, что невольно думается, что он действительно одарен пророческим духом.

Прости, дорогой мой батюшка!

Будем молиться неустанно о славе Израиля!

Твоя Адина.

Отъезд рабби Бэн Израиля. – Семья рабби Амоса. – Ревекка. – Мария. – Вид из храма рабби Амоса. – Утро на крыше дома. – Жертвоприношение в храме и поклонение Богу на утренней заре. – Вечернее жертвоприношение и римское идолопоклонение близ храма Иеговы. – Исполнение пророчеств. – Под облаком. – Посланник, предсказанный Малахией 52. – Пророк Илия. – Рабби Амос признает развращенность священников. – Упадок благочестия. – Молодой человек, слышавший нового пророка близ Иерихона 53.

Дорогой батюшка!

Почтенный рабби Бэн Израиль только что сообщил мне о своем намерении отправиться завтра в обратный путь в Египет и спрашивал, не будет ли от меня поручений к друзьям моим в Александрию.

Вместо этого письма, которое он взялся тебе доставить, я предпочла бы себя самое предоставить снова его попечению и перенестись к тебе, в наш родной дом… Но так как я здесь живу по твоей воле, то постараюсь быть еще более послушной. Постараюсь чувствовать себя здесь как можно лучше и утешаться в разлуке с тобой мыслью, что мое огорчение или грусть по тебе заставили бы только печально поникнуть твою седую голову.

А между тем у меня здесь имеется все, чтобы быть настолько счастливой, насколько это возможно в разлуке с тобой и родным домом. Славный рабби Амос даже немножко напоминает мне тебя своей добротой и своим степенным и важным видом, а Ревекка, его жена, настоящая «мать во Израиле!» 54. Их дочь Мария так ласкова со мной и, кажется, так меня полюбила, что, не имея родных сестер, я в первый раз узнала чувства сестры.

И все в этом доме так мило и хорошо! Бог отцов наших, наверное, покровительствует мне в разлуке с родным домом на берегу нашего чудного Нила, дав мне здесь такой мирный, домашний приют.

Улица, в которой мы живем, расположена на возвышении. Я люблю по вечерам всходить на крышу нашего дома и следить за движением небесных светил, которые светят и над Египтом… С этой крыши вообще прекрасный вид на весь священный город. Виден и весь громадный храм с его блестящими мраморными колоннами и террасами, с высоко бьющими фонтанами, похожими на сверкающие пальмы из расплавленного серебра; видны массивные, но прекрасные стены и башни. Золотая арка над входом в Святая Святых вся блещет в лучах зари, как корона неувядаемой славы. Гляжу и наглядеться не могу на это святое место. Каковы же были величие и блеск его в те дни, когда Иегова Сам воочию являлся в нем?!

Карл Генрих Блох (1834-1890), датский художник. Фрагмент картины «Христос и ребенок»

Вчера рано утром я проследила, как взвилось над храмом первое облако дыма от утреннего жертвоприношения. Я поражена была торжественной тишиной, царившей и на вершине горы Мориа. Солнце еще не взошло, но восток уже загорелся пурпуром и утренняя звезда бледнела в небесной глубине. Ни одним звуком не нарушалась тишина на бесчисленных улицах внутри городских стен.

Ночь и покой беззвучно владели еще городом и алтарем Господним. И я, вся в обаянии этой тишины, стояла, молитвенно сложив на груди руки и опустив голову… и мне представлялось, что среди этого безлюдия и безмолвия сонмы Ангелов реют на страже над градом Давидовым (Иерусалим. – Ред. ).

Но вот пронизали небо огненные стрелы, разлилось шире пурпурное море на востоке и легкие облачка, казавшиеся раньше маленькими лодочками, теперь, когда коснулся их огонь солнца, поплыли, как пылающие корабли, по голубому морю.

С каждым мгновением редела мгла и нарастало великолепие зари. И как раз в тот момент, когда я ждала напряженно, что вот-вот появится солнце из-за зубчатых стен на горе Мориа, я была страшно оглушена и испугана внезапным и резким звуком священных труб… Потрясающий звук сразу тысячи серебряных труб раздался со стен храма и мощным гулом пронесся по городу. И в ту же минуту все крыши домов покрылись молящимися. Весь Иерусалим восстал от сна, как один человек. Все обратились лицом ко храму, и сто тысяч детей Израиля стояли в торжественном ожидании…

Вот раздался второй трубный призыв, более тихий и мелодичный, как Божий голос к отцу нашему Моисею, и все склонили колени и соединили голоса свои в утреннем молитвенном славословии. Этот гул голосов был похож на рокот волн морского прибоя на береговой отмели, и эти звуки отдавались эхом от стен храма, как отпрядывают волны от каменного утеса.

Дорогой мой батюшка, признаюсь тебе, что все это было для меня так неожиданно и непривычно (потому что ведь у нас, в Александрии, ничего подобного нет), что я стояла сначала, ошеломленная больше как зрительница, чем как участница, какою должна бы быть твоя дочь. Одновременно с тем, как раздались молитвенные звуки гимна, я увидела клубы черного дыма, исходящие из глубины храма и застилающие двор его как завесою. Затем стали вздыматься более легкие, голубые струйки дыма и, свиваясь колечками одно за другим и переплетаясь, исчезали, как серебристые следы волн на отмели: это курились фимиамы, сопровождающие утреннее жертвоприношение.

Я следила, как они поднимались все выше и выше над густыми клубами черного дыма от сжигаемых жертв… Я тоже преклонила колени, вспомнив, что с этим дымом и фимиамом возносятся к небу и молитвы народа… и прежде, чем они исчезли, я присоединила к ним и мою молитву за тебя и за себя.