Фоско Марайни - Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи

– Ну вы идете, кушог? – Ученик все хныкал и тянул меня за руку. – У настоятеля ревматизм.

– Вы еще должны посмотреть масляные фигуры, – сказал мне Чампа. – Да отстань ты, надоеда! – сказал он ученику. – Иди и скажи настоятелю, что мы сейчас придем!

Мы поднялись по скрипучей лестнице в гонканг, молельню богов – хранителей этого места. Среди разлагающихся ободранных остовов, блестящих статуй страшных богов, снедаемых метафизической яростью, загадочных, символических фресок, старых доспехов, масок, священных предметов и вонючих реликвий в неподвижном, бесшумном, затхлом воздухе стоял буфет с масляными скульптурами – маслом, которое было вырезано в форме сложных узоров, филигранного пламени, пейзажей, небосвода, группами святых, и все они были раскрашены (см. фото 50).

– Ну как вы не понимаете, что у настоятеля ревматизм? – причитал ученик.

У меня не осталось иного выбора, кроме как пойти за ним. Мы прошли к почетным покоям, где дожидался настоятель. Когда визит подошел к концу («Понимаете, когда я наклоняюсь, болит тут… а по ночам болит вот тут… а если я поворачиваю шею, что-то скрипит…»), мы пошли в комнаты маленького Драгоценного. Но сегодня он занимался медитацией, и повидать его было нельзя. Поэтому ученики повели меня в их жилище, в «класс», где несколько мальчиков читали вслух трактат о Дордже Джигдже («Дордже джигджегьи чога чатсанг…»). Учитель, пыльный монах лет тридцати с усталым видом, медленно читал фразу, потом ученики повторяли ее хором, и так продолжалось часами. Таков был их урок.

«Класс» представлял собой комнату с очень большими окнами, и зимой там, наверное, стоял адский холод. Ученики сидели по-турецки на полу, перед каждым лежала своя книга. Света было мало, и все, казалось, служило для того, чтобы умертвлять чувства. Везде вдоль стен на полках стояли сотни статуй Цонкапы, все одинаковые, все безобразные, все позолоченные и все пыльные. Посередине на почетном месте на алтаре-буфете под стеклом стояла большая статуя Цонкапы.

– Это чудотворная статуя, – сказал мне скучный учитель, его глаза чуть заблестели, когда он заговорил. – Видите голову? Каждый год она немного растет. Желтую шляпу пришлось увеличивать три раза. Мы не знаем, что это значит, но это великое чудо.

Мальчики, радуясь перерыву в уроке, с удовольствием наблюдали за этим необычным, экзотическим зверем – иностранцем, и то, что я пил тибетский чай, показалось им ужасно забавным. Наверное, живется им очень тяжело. Они встают на рассвете, потом час занимаются. Потом идут в храм, где пьют чай, едят немного цампы и молятся около двух часов, сидя на длинных холодных скамьях. После этого три часа чтения в классе, когда учитель произносит текст, а мальчики хором повторяют, – примитивный и глупый способ, но в конечном итоге он таки дает некоторый результат. В полдень они снова пьют чай и еще немного перекусывают, после чего отдыхают во дворе. После полудня снова чтение и, наконец, в шесть часов ужин.

Было как раз шесть часов, и я смог присутствовать на ужине. Мне было ужасно жалко бедных мальчиков. Они сидели рядами на полу в холодных темных коридорах. Перед каждым стояли две деревянные миски, одна для цампы с чаем, другая для овощного блюда – просто вареные овощи без каких-либо приправ. Не было ни ложек, ни палочек, они ели руками. Снизу тянуло холодным, сырым, затхлым воздухом; самые маленькие мальчики – лет восьми-девяти – кутались в свои халаты. Каждый мальчик брал цампу из своего мешочка. У одного мальчика мешочек почти опустел – видимо, он был из бедной семьи, – и другой мальчик, как видно, из семьи побогаче, отсыпал ему пригоршню своей цампы. Это было очень трогательно; эпизод длился лишь секунду, и никто его не заметил.

Ужин занял всего несколько минут. Ощущение было чего-то варварского, стоического, чрезвычайно аскетичного. И все-таки мальчики не казались несчастными. Они жадно проглотили овощи. Потом, отставив миски, с криками побежали играть во дворе. Я остался наедине со смотрителем. Он сказал мне, что у него сифилис. Не могу ли я достать ему лекарств для уколов?

Ятунг – современная деревня; Чумби, которая лежит в нескольких километрах ниже и совсем не так процветает, – это бедное, но славное место старинной знати. Это всего лишь деревня, скромная деревушка, но там пять или шесть прекрасных, прочных, патриархальных домов. Постройки того же типа, что и везде в долине: крепкие стены, легка сходящиеся внутрь, большая и сложная деревянная крыша и широкие окна с прямоугольными деревянными наличниками, раскрашенными в разные цвета.

Резиденция цонгчи, местного представителя тибетского правительства, находится за пределами Чумби, за деревянным мостом, перекинутым через речку. Это своего рода длинная, низенькая, маленькая крепость. Повсюду в Тибете в таких постройках живут дзонгпоны, начальники крепости. Их всегда двое, начальник востока и начальник запада. В Тибете считают, что они должны приглядывать друг за другом. Однако здесь, ввиду особого положения долины Тромо и ее связи с Индией, вместо дзонгпонов живет цонгчи, который является торговым агентом. Торговый агент сейчас в отъезде – и где бы вы думали? В Америке. Какие-то предприимчивые молодые люди из лхасской знати, действуя по инициативе торговца Пангдацанга, убедили тибетское правительство, что оно может получить выгоды, если пошлет экономическую миссию в США, и миссия отправилась туда в начале 1948 года. Всем ее участникам вместо паспорта дали по здоровенному листу бумаги с красными печатями регента. Некий господин Тобванг остался в Чумби заместителем торгового агента.

Господин Тобванг послал за нами – вернее, не за профессором Туччи, а за полковником Мойзом, Меле и мной. Мы находились в двусмысленном и неопределенном положении. Нас отказались впустить в Лхасу. Профессор Туччи, будучи буддистом, единственный получил разрешение. А мы, остальные, хотя неоднократно обращались за разрешением сопровождать его, не получили даже обычного разрешения остаться на тибетской территории. Мы понятия не имели, чего хочет от нас Тобванг. Когда мы явимся к нему, он может даже бросить нас в тюрьму.

– Ты ничего не знаешь о Востоке, – сказал я Пьеро Меле, чтобы его напугать. – Здесь тебя приглашают на чай, беседуют с тобой полчаса об искусстве и поэзии, а потом делают бровью знак стражникам и говорят, что ты арестован.

– Ерунда! – ответил Пьеро. – Вот увидишь, ему только надо, чтобы ему починили будильник или перьевую ручку.