Фоско Марайни - Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи

Мой спутник сказал мне, что он лама Юлгье – даже слово «лама» (учитель) взято у соперничающей религии, – и долго объяснял мне нараспев, как будто повторял стихи, выученные наизусть и неправильно понятые. Пемоганг, наверное, очень далеко от мира, потому что он смотрел на мой фотоаппарат с большим опасением. Он знал, что это такое, но, казалось, совсем не уверен, что мне можно разрешить фотографировать его богов. Наконец мои глаза привыкли к темноте, и я увидел, что стены полностью покрыты росписью и что в конце храма стоят какие-то большие и чрезвычайно уродливые позолоченные статуи.

Когда стал видеть лучше, я заметил некоторую разницу между ними и росписями и статуями в буддийских храмах. Все имена тоже были другие. Чаще всего встречалась фигура Тонпы Шенраба, учителя и основателя учения бон. Его положение в этой религии соответствует положению Гаутамы Будды в ламаизме. На одной большой фреске слева от входа он был изображен с шестнадцатью учениками в группе, что полностью повторяет знаменитый и распространенный мотив Будды с его шестнадцатью архатами.

Напротив нижней стены храма стояли какие-то огромные статуи в большом позолоченном святилище. Слева опять был Тонпа Шенраб, похожий на Будду, рядом с ним еще более внушительная и грозная статуя, заметно уродливая и неуклюжая, изображающая Пему Чунгне («Появившийся из лотоса»?). Она была покрыта позолотой и стояла наполовину в святилище, наполовину вне его.

– Тонпа Шенраб похож на Будду как две капли воды, – заметил я.

– Конечно, – ответил «лама» Юлгье. – У всех наших богов есть буддийский аналог.

На самом деле он не сказал «буддийский», такого слова нет в тибетском языке. Он сказал слово «чо», «вера». Юлгье говорил о буддизме, называя его «вера Гелуг». Я не знаю, всегда ли бонпо так называют буддизм, или Юлгье сказал так, чтобы мне было понятнее.

– Пема Чунгне, например, то же самое, что Чампа (Майтрейя), будущий будда, учитель любви, – продолжил он.

– Но ведь бон – это одно, а буддизм – совсем другое, разве не так, лама Юлгье?

– Да, – ответил он, – мы были первые.

Он сказал это таким тоном, как будто это был общеизвестный факт.

– Наша вера – настоящая вера Тибета, – продолжал он. – Буддизм пришел из Индии. Так или иначе, мы все стремимся к одной цели. Это все равно что я поехал бы в Лхасу через Пхари, а вы через Кампу. Дорога разная, а цель одна.

Это была очень тонкая аналогия, но если следует доверять первому впечатлению, то мне все-таки не нравится религия бон. Есть в ней что-то жутковатое, хотя это всего лишь впечатление, я повторяю. Может быть, чувство, что это первобытная религия, у которой только тогда появились настоящие храмы, писания, обряды и искусство, когда она вступила в контакт со своим соседом – буддизмом. Наконец, есть тот факт, что великий человеческий дух ни разу не выразился в ней – а это настоящий признак низшего качества. Ее пространства никогда не освещались – они оставались мрачными и темными.

У нас есть только скудная информация о древнем боне, в основном то, что содержится в «Кесаре» Линга, очень длинной, воинственной рыцарской поэме, датируемой V веком н. э. Точно известно, что там приносились жестокие человеческие жертвы, и, видимо, дух века был не только по-варварски здоровый, но и дикий до крайности. Там постоянно говорится о том, как вырывали глаза, пили кровь из черепов, как пытали врагов, брали трофеи в виде частей человеческих тел и приносили их царям-победителям и так далее. Когда солдат Линг захватывает шпиона из Хора, он злорадствует при мысли о пытках, которым его подвергнет:

Когда буддизм наконец пришел в эту страну, изменил обычаи диких горцев и пролил свет индийской цивилизации, бонпо пришлось отказаться от жертвоприношений людей и животных и вместо этого использовать тормы, маленькие статуи из теста из ячменной муки, масла и воды. Это очень похоже на то, что происходило в III веке н. э. в Японии, когда терракотовые статуи (ханива) заменили мужчин и женщин, которых раньше зарывали живьем, когда умирали японские правители.

Борьба между добрым и злым демиургами является фундаментальной в концепции вселенной бона. Таким образом бонская теогония определенно происходит из иранских и манихейских источников. Недаром бонпо согласны с тем, что их вера ведет происхождение из Западного Тибета. Их космогония, их ритуалы, однако, возвращают нас к примитивным и недифференцированным культам Центральной и Северной Азии, известным под общим названием шаманизма. Для бонпо, как и для шаманов, небеса представляют наивысшую важность. Небеса – это мудрость и сила, видимый аспект божественности. С небес – то есть с одного из девяти небес – спускается веревка (мутаг), по которой происходит обмен между этим и потусторонним мирами; мертвые поднимаются по ней к своей надземной цели.

Мифология бона чрезвычайно сложна; в ней бессчетное количество оккультных духов и божеств, почти все они враждебны человеку; эти духи ревниво относятся к своим владениям – земле, деревьям, рекам, – и их нужно задабривать постоянными жертвами. В том числе и по этой причине священники бона всегда были экзорцистами и некромантами и легко впадали в транс, когда, как считается, ими овладевают духи или когда они общаются с божественными духами. Возможно, тибетцы ведут свою любовь к маскам из шаманизма. Во многих местностях как в Тибете, так и за его пределами шаман, когда им овладевает дух или бог, закрывает свое лицо маской, что символизирует полное преображение его личности.

Выходя из храма, я заметил на росписях у входа четырех ужасных богов – лама не смог назвать мне их имена. Моим первым желанием было сказать, что разделение богов на ужасных и мирных тоже скопировано у ламаизма. Но, поразмыслив, я решил, что на самом деле может быть наоборот. В действительности древние тибетские легенды говорят, что, когда Падмасамбхава проповедовал буддизм в Тибете, он обратил не только людей, но и множество местных духов и демонов, которые затем перешли в буддизм, сохранив свои ужасные формы в роли его поборников и защитников. Во всем этом есть глубокая истина; иными словами, буддизм не вытеснил существовавшие до него религии в одночасье, но впитал многие их черты. Этим может объясняться все то дикое, кровожадное, варварское, сатанинское в тибетском искусстве, все то, что представляет собой сохранившиеся остатки древнего азиатского субстрата, важным элементом которого является бон. Так, рассмотрев картины во второй раз, я счел их единственными действительно автохтонными чертами, идеально настроенными на тайный дух мрачной, зловещей религии, целиком состоящей из змей, экзорцизма и заклинаний.