Майкл Гаррисон - Пустота

Примерно через час в противоположном углу палубы что-то началось. Над полом запорхали несколько бледно-зеленых мошек света, потом исчезли. Появившись снова, стали лениво дрейфовать навстречу друг другу, кружиться, как мошкара в послеполуденную жару, разделяясь и снова собираясь, пока через несколько минут не приняли четкую, узнаваемую форму. Эта фигура была несколько крупнее обычного человека и парила над палубой, так что плечи ее отстояли от плит пола на шесть футов, а ниже начинался компромисс между человеческим телом, мясными лохмотьями и обгоревшим плащом. У нее имелись руки, а вот ног не было.

– Привет, – тихо промолвила она. Саркофаги взбудоражились. Стали толкаться и пихаться. Светодиоды всех оттенков требовательно замигали на боковых гранях. Если Реноко очаровывал чужаков внутри, то новоприбывший вливал в них странную порывистую, нервную энергию. Палуба наполнилась такой ядреной смесью электромагнитных стилей и мотивов, что у М. П. Реноко волосы встали дыбом. Встряхнувшись, он поднял голову. Разум его вернулся оттуда, где витал. По лицу пробежала хитрая усмешка, и на миг он обрел полное сходство с человеком.

– Привет, – сказал он. – Давно не виделись.

– Я тебя помню, чувак. Ты дерьмово выглядишь.

– Мы оба дерьмово выглядим, – заметил М. П. Реноко, – но ты на мертвяка смахиваешь.

Смех.

– А в остальном – как у нас дела?

Реноко жестом обвел палубу.

– Достаточно хорошо. Как видишь, мы немного отстаем от графика.

– Знаешь ли, я не уверен, что тут вообще какой-то график уместен.

Реноко, казалось, увереннее утвердился в углу.

– Но мне бы хотелось его придерживаться, – сказал он. – Я последнее время малость замотался.

– Пятьдесят лет – долгий срок, челло.

– Если хочешь так считать, вольному воля. Я жду не дождусь отпуска.

– Ну да, пора бы, – согласился новоприбывший. – И тебя спустят в унитаз данных.

В продолжение этого диалога он деловито открывал панель на корпусе одного из саркофагов. Когда панель откинулась, он перегнулся через створку и утонул внутри по локти, словно работая с каким-то двигателем. По палубе прокатилась рябь полевых эффектов, похожая на люминесценцию в прибое. Все три саркофага тоже зарябили, накачивая теплый воздух странной физикой. Пошел обмен данными, который сопровождала различная музыка. М. П. Реноко наблюдал, как диковинные состояния вещества крадутся по стенам, преподнося себя как символы, галлюцинаторные огоньки или сценки из его собственного прошлого. Большей частью этот процесс заставлял его чувствовать необычную усталость. Он то и дело тер левую руку правой. Потом медленно поднялся, и ему вдруг вспомнился один из рассветов в цирке, взлетно-посадочное поле на забытой планете. Каждое утро отличалось – и каждое было похоже на остальные. Резкий свет на цементе, воздух пахнет солью и жареным. Хрупкая женщина, похожая на китаянку, с высоко зачесанными рыжими волосами, в узком зеленом платье чёнсам, маревом порхает в тепловой ряби между палатками, приковывая все взгляды, будь то людские или чужацкие.

– А может ли код заняться сексом? – всегда спрашивали журналисты.

М. П. Реноко вспомнил и еще кое-что, но это описать было сложнее.

– Ты ее когда-нибудь встречаешь? – спросил он тихо у другого призрака.

Новоприбывший удивленно хмыкнул и покачал головой. От этого простого движения полоски плоти, составляющие нижнюю половину его тела, заколыхались, как юбка.

– Никто ее сейчас не встречает, чувак. У нее полно работы. Она работает во имя общего блага.

– Я просто поинтересовался.

– Мы все уже получили от нее указания, что делать.

Вскоре после этого он исчез, сказав лишь:

– Я еще вернусь за тобой, Джек [50] «Я еще вернусь» – коронная фраза Терминатора в исполнении Арнольда Шварценеггера; встречается она и в фильме «Последний киногерой», где персонажа Шварценеггера зовут Джеком. .

Видимо, счел, что это прозвучит прикольно. М. П. Реноко, которого ни разу не звали ни Джеком, ни как-нибудь похоже, вынужденно засмеялся. Он подождал, пока успокоятся саркофаги, и тоже ушел – через ту же переборку, откуда появился. Экипаж «Новы Свинг» остался в неведении насчет этих событий, если не считать локализованного кластера отказов внутренней системы наблюдения; команда спала, ела, трахалась, смотрела через иллюминаторы на чудеса космоса и продвигалась к цели, звезде класса G, которую навигационная математичка воспринимала одиннадцатимерной координатной мозаикой, а поколения, жившие и умиравшие под ее светом, называли «Красный Синд» [51] Красный Синд – легендарная почтовая марка провинции Синд Британской Индии, первая в истории Азиатского континента (1852–1854). Негашеный экземпляр марки (единственный из уцелевших) оценивается в 100 тыс. евро. .

К тому моменту у всех испортилось настроение. Лив с Антуаном спорили, кому мыть пилотскую рубку; Ирэн, в чьих голубых глазах проступало скучающе-рассеянное выражение, заказывала себе наряды все более радикальных оттенков розового, которые, к огорчению теневых операторов, носила всего пятнадцать минут каждый, прежде чем расплакаться без видимой причины и выкинуть. Сорок восемь часов спустя трое очутились на парковочной орбите единственной обитаемой планеты системы Красного Синда, связанной приливным резонансом Фунен, и приступили к поискам заброшенного заводского городка в местной Зоне Сумерек, охарактеризованной Ирэн как «мрачная свалка в стиле Мамбо-Рэй» [52] Марвин Баумель, по прозвищу Мамбо-Рэй, – известный исполнитель и историк латиноамериканской танцевальной музыки. . Лив Хюла включила ретроградные движки, трижды облетела вокруг планеты, снижаясь в атмосферу для экономии топлива, и опустила корабль на своеобычном столбе зеленого пламени, пока бортовая аппаратура прочесывала округу ракетного порта Мамбо-Рэй на предмет подозрительной активности.

– Толстяк Антуан, – сказала она, – там внизу что-то творится.

Антуан осведомился, почему Лив Хюла сочла необходимым его уведомить.

– Не лезь в бутылку! Не смей лезть в бутылку, Антуан! У меня, блин, работы непочатый край! У меня на рабочем месте не должно вонять чужой блевотиной!

Антуан придерживался мнения, что превзойти скверностью аромата одеяло, которым Лив привыкла накрываться во время работы, невозможно.

– Да пошел ты, Толстяк Антуан.

– Правда глаза колет.

– Антуан, мне иногда кажется, что ты такой же мудак, как Тони Рено.

Сухой смешок из обитаемой секции.

– Нет на свете другого такого мудака, как Тони Рено, – заявила Ирэн.

– Мы все чувствуем правду, стоящую за твоими словами, – уступила Лив Хюла. – А теперь, Антуан, – самым мирным голосом, на какой оказалась способна, – помоги мне. Я не понимаю, на что смотрю.