Кэсс Морган - Возвращение домой

Улыбка Родоса стала жестче, и он испустил короткий смешок.

– При всем уважении, офицер, я полагаю, что мы обладаем достаточной компетенцией, чтобы справиться со всем, что тут может произойти. Чем скорее в наше сообщество вернется порядок, тем скорее мы все почувствуем себя в безопасности.

Уэллс знал это выражение глаз Родоса. Подобную смесь презрения, насмешки и зависти он всю свою жизнь видел на людских лицах. Быть сыном Канцлера всегда непросто. Родос смотрел на Уэллса и видел балованного недоросля – всезнайку. Уэллс мог бы собственноручно построить по хижине для каждого новичка, но Родос по-прежнему видел бы в нем всего лишь наглого показушника. Будучи сыном человека, который стоял между Вице-канцлером и его вожделенным общественным положением, Уэллс символизировал собой все разочарования Родоса.

Репутация, которую Уэллс заслужил за первые земные недели тем, что помог сотне выжить, быстро рассеялась вместе с его влиянием. Если это его последний шанс поговорить непосредственно с Родосом, следует надлежащим образом его использовать.

– Да, сэр, – сказал Уэллс самым уважительным тоном, на который он только был способен. Очевидно довольный собой Родос сухо салютовал юноше, развернулся на пятках и пошел прочь. Охранники, как послушные домашние животные, следовали за ним. – Еще только одна вещь, – сказал ему в спину Уэллс. Вице-канцлер с недовольным видом остановился и снова обернулся к юноше. – Заключенный. Беллами Блэйк.

Родос сузил глаза.

– А что с ним?

– Он жизненно важен для этого лагеря.

– Простите, офицер? – Родос недоумевающе покачал головой. – Вы имеете в виду молодого человека, который чуть было не пристрелил вашего отца?

– Да, сэр. Беллами – наш лучший охотник, благодаря ему мы остались в живых. Он нам нужен.

Улыбка исчезла с лица Родоса, оно стало холоднее льда:

– Этот мальчишка, – медленно проговорил он, – убийца.

– Нет, – сказал Уэллс, изо всех сил стараясь, чтоб его голос звучал спокойно, не выдавая его истинных чувств. – Он никому не хотел вреда. Он просто пытался защитить сестру.

Уэллс надеялся тронуть этим Вице-канцлера, но слово «сестра» вызвало у того лишь насмешку. Юноша не мог даже представить, что случилось бы, если бы он с отчаяния признался, что Беллами его брат.

– Это из-за него здесь нет твоего отца, – выплюнул Родос. – И поэтому я тут главный. – С этими словами он развернулся и пошел прочь.

Уэллс с упавшим сердцем глядел ему вслед. Для Беллами не будет снисхождения. Не будет пощады.

Швы не держали. Кларк, сжав челюсти, в третий раз за день обрабатывала рану на плече Беллами. Она знала, что ее разочарование объективно ничему не поможет, и при этом наполовину сошла с ума, пытаясь придумать, что делать дальше. Можно рискнуть и ждать, что тело Беллами поборет инфекцию и рана начнет заживать, несмотря на швы. А можно удалить эти швы и наложить новые, но тогда рана может открыться, и все начнется сначала.

Девушка сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и постаралась сосредоточиться. Хоть Беллами и повезло в том, что пуля прошла навылет, она угодила в очень неудачное место в нескольких миллиметрах от крупной артерии. Даже на корабле с его стерильной хирургической палатой и ярким светом зашить такую рану было бы непросто, а уж в темной хижине, когда два охранника постоянно нависали над Беллами и путались у Кларк под ногами всякий раз, когда она пыталась осмотреть рану, это казалось почти невозможным.

Вот почему не принято, чтобы врачи оперировали тех, кто им дорог. Кларк едва могла сдержать дрожь в руках, что уж говорить о том, чтобы принять правильное решение, да еще под таким давлением. Девушка коснулась лба Беллами тыльной стороной ладони. Жар пошел на убыль, это хороший признак, но ее пациент по-прежнему плохо понимал, что происходит, и мучился от сильной боли. Кларк сама делалась больной, когда думала, как сильно он должен страдать и как мало она может помочь ему.

– Кларк, – позвал через всю комнату слабый женский голос. – Кларк? Ты мне нужна, подойди, пожалуйста.

Голос принадлежал Марин, пожилой женщине с глубокой раной в ноге. Кларк промыла и зашила эту рану, но у нее почти закончились болеутоляющие, а значит, она прибегала к ним лишь в самых тяжелых случаях.

– Уже иду, – сказала Кларк.

Ее просто убивало, когда приходилось оставлять Беллами, но в лазарете было полно тяжелых пациентов, и она могла уделять любимому лишь несколько минут кряду. Девушка сжала руку Беллами, он приоткрыл глаза, улыбнулся и ответил ей слабым пожатием. Она осторожно выпустила его ладонь, отвернулась и немедленно налетела на одного из охранников.

– Прошу прощения.

Кларк едва смогла справиться с раздражением в голосе. Это постоянное присутствие охранников мешало ей лечить пациентов, а логики в нем никакой не было. Ну какая опасность может исходить от Беллами, когда он постоянно находится в полубессознательном состоянии и его лихорадит?

– Кларк, пожалуйста! Очень болит. – Теперь голос был жалобным, и в нем звучало отчаяние.

У Кларк не было времени упиваться своей злобой. Ей нужно было менять повязки и раздавать лекарства. Она радовалась возможности оказывать помощь этим людям, но даже круглосуточный изнурительный уход за ними не мог полностью избавить ее от тревоги. Каждый раз, когда она хотя бы мельком видела Родоса, ее захлестывали ярость и отвращение. Мало того что он чуть не убил Беллами, он еще и сделал ее, по сути, своей пленницей. Кларк не допускала даже мысли о том, чтобы покинуть лагерь, пока Беллами в опасности, а ведь каждый час, который она проводила в лазарете, при другом стечении обстоятельств можно было использовать на поиски родителей. Родителей, которые считали, что их дочь до сих пор в Колонии, и не знали, что она ходит под тем же небом и по той же земле, что они сами. Мысль об этом так расстраивала, что Кларк даже не могла хорошенько ее обдумать.

Кларк пересекла комнату и склонилась к Марин. Снимая повязку с ее ноги, она гнала мысль о том, что стоит тут, в этой тесной хижине, хотя могла бы искать маму и папу.

– Мне очень жаль, что вам приходится это терпеть, – мягко сказала Кларк. – Я знаю, вам очень больно, но у меня есть и хорошая новость. Ваша рана отлично заживает.

Марин выглядела абсолютно несчастной, ее лицо было бледным и потным, но она все-таки нашла в себе силы кивнуть и выдавить тихое «спасибо».

Когда-то Кларк провела множество ночей, склонившись над учебником и восхищаясь уровнем, которого достигла медицина Колонии. Ученые справились с большинством серьезных болезней – больше не было ни рака, ни заболеваний сердца, ни даже гриппа, научились ускорять регенерацию кожи и быстро сращивать переломы. Девушка трепетала, думая о том, что ей довелось жить во времена подлинного расцвета искусства врачевания. Ей хотелось быть достойной предыдущих поколений врачей и ученых, поэтому она работала как проклятая, изучая и запоминая медицинские процедуры, лекарства и их влияние на физиологические процессы в организме человека.