Орсон Скотт Кард - Ксеноцид

Эндер заметил, что один из пеквениньос был священником. Интересно, что бы сказал епископ, если б узнал об этом? Перегрино, будучи уже пожилым человеком, проявил понимание при обращении чуждых человеку рас в католическую веру. Он с готовностью шел на всякие изменения церковных ритуалов и учений, лишь бы они лучше прижились среди пеквениньос. Но вряд ли он одобрит участие священника в ритуалах, которые, несмотря на явную схожесть с распятием на кресте, все же не относились к общепризнанным церковным таинствам. Что ж, эти братья знают, что делают. Скажут они епископу, что в церемонии принимал участие один из его священников, или нет, Эндер будет хранить молчание. Да и остальные тоже, если кто-либо, кроме него, вообще заметил это.

Вот показался росток, и, если присмотреться, можно было даже заметить, как на нем появляются листочки. Но пройдет еще много часов или дней, прежде чем станет ясно, сохранилась ли в дереве душа Прозрачника, стал ли Прозрачник деревом-отцом. Пришло время ожиданий – несколько дней дерево Прозрачника будет расти в полном уединении.

«Вот бы мне найти такое место, – подумал Эндер, – где я мог бы точно так же остаться один, где бы мне позволили поразмыслить над странностями, случившимися со мной, где бы мне никто не мешал».

Он был человеком, а не пеквениньо, и его сейчас мало волновал ответ на вопрос, сумеют они избавиться от десколады или нет. Корни болезни лежали в самой основе его личности, и он не знал, сможет ли когда-нибудь победить эту болезнь, не уничтожив себя. «Может быть, – подумал он, – Питер и Вэл представляют собой две половины целого. Может быть, если не станет их, не станет и меня. Каждую частичку моей души, каждый мой поступок можно приписать одному из них – внутри меня постоянно действуют либо Вэл, либо Питер.

Значит, если сложить Питера и Вэл, то в сумме буду я? Или, наоборот, чтобы получить меня, надо отнимать их друг от друга? Что же за математика такая странная?»

Валентина изо всех сил пыталась не поддаваться влиянию юной девушки, которую Эндер привез из Вне-мира. Разумеется, она понимала, что брат просто запомнил ее такой, и ей даже льстило такое глубокое и сильное воспоминание о ней. Но из всех жителей Лузитании лишь она знала, почему в его сердце жив именно этот образ. Тогда он учился в Боевой школе, полностью отрезанный от всех близких. И хотя Эндер даже не подозревал об этом, но Валентина знала, что родители к тому времени уже почти забыли о нем. Само собой, иногда они вспоминали о младшем сыне, но годы шли, и он перестал быть частью их жизни. Просто его не было рядом, просто за него они больше не отвечали. Отдав третьего ребенка государству, родители таким образом заработали себе прощение. Если б он умер, о нем вспоминали бы куда чаще, посещая искренне оплакиваемую могилу. Валентина вовсе не винила их: это говорило лишь о том, что они обладали большой жизнестойкостью и могли приспособиться к любым обстоятельствам. Но у нее так не получалось. Эндер всегда был рядом с ней, она носила его образ в сердце. Те удары, которые ему пришлось выдержать в Боевой школе, в конце концов сломали его, и, по инерции продолжая сопротивляться, Эндер отказался участвовать в дальнейшем развитии событий. Тогда офицер, ответственный за превращение Эндера в послушный инструмент в руках военных, обратился за помощью к ней. Привез ее к Эндеру, оставил их наедине друг с другом. Это был тот самый человек, который разлучил их когда-то, нанеся детским сердцам незаживающие раны. В тот день она исцелила брата, он вернулся в космос и, уничтожив жукеров, спас человечество.

«Это естественно, что он хранит мой юный образ. Тот день навсегда остался в его памяти, тогда мы с ним пережили нечто такое, с чем никогда больше не сталкивались. Поэтому, когда его подсознание выплеснуло наружу самое сокровенное, появилась та девочка, которой я была когда-то».

Она знала это, понимала это, верила этому. Однако ее неотступно преследовала, не давая покоя, мысль, что долгие-долгие годы он воспринимал ее только такой, сотворив из нее идеал, кумира. Валентина, которую так любил Эндер, оказалась существом небесной чистоты. «Именно благодаря этому образу совершенства я была так близка ему все эти годы. А потом я вышла замуж за Джакта. Может быть, поэтому-то он и вернулся к детскому воспоминанию? Чушь. Сломав себе голову на том, что же значит эта девочка, ничего не достигнешь. Как бы она ни появилась на свет, теперь она все время рядом и с ней надо считаться».

Бедный Эндер! Похоже, он ничего не понимает. Сначала он и в самом деле думал, что удержит юную Вэл. «Ведь, по сути дела, она моя дочь!» – пытался утверждать он. «Если уж рассматривать суть дела, она тебе вовсе не дочь, – возразила тогда Валентина. – Если уж на то пошло, она моя дочь. И уж никак нельзя тебе оставлять ее у себя дома. Тем более что ты приютил Питера, а он не самый лучший сосед для девочки ее возраста».

Ей так и не удалось убедить Эндера (он скорее предпочел бы избавиться от Питера, нежели от Вэл), но он таки сдался, и с тех пор Вэл поселилась в доме Валентины. Валентина хотела стать девочке подругой и наставником, но у нее ничего не получалось. В присутствии Вэл она начинала чувствовать себя крайне неловко и хваталась за любой предлог, лишь бы уйти из дому, когда там находилась Вэл. Каждый раз, когда Эндер и Питер уводили Вэл с собой, Валентиной овладевало чувство необычайной благодарности к брату.

В конце концов, как это не раз случалось в прошлом, на сцене появилась Пликт и, не произнеся ни слова, разрешила возникшую было проблему, взяв на себя роль подруги и соратника Вэл в доме Валентины. Когда Вэл была не с Эндером, ее уводила Пликт. А этим утром Пликт предложила построить отдельный домик – для нее и Вэл. «Наверно, я несколько поспешила, сразу согласившись с ней, – подумала Валентина. – Хотя, возможно, Вэл так же непросто уживаться со мной, как и мне – с ней».

Но, увидев, как Пликт и Вэл друг за дружкой на коленях входят в новый собор, следуя примеру остальных, чтобы поцеловать кольцо епископа Перегрино перед алтарем, Валентина поняла, что, как бы она себя ни убеждала, для Вэл она не сделала ровным счетом ничего. Вэл сохраняла обычное спокойствие и, как всегда, была несколько отстранена от происходящего. С чего Валентина взяла, что одарила юную Вэл счастьем, что-то сделала для нее? «Я отделила себя от этой девочки. Зато она по-прежнему участвует в моей жизни. Она подтверждение и вместе с тем отрицание самой значимой привязанности моего детства – и моей старости. Как бы мне хотелось, чтобы она рассыпалась в прах во Вне-мире подобно тому, как превратилось в ничто старое искалеченное тело Миро. Как бы мне хотелось никогда не встречаться со своим прошлым вот так, лицом к лицу».