Джефф Вандермеер - Аннигиляция

… и разделю его с червями, что копошатся во тьме и питают мир своими соками, а из полутемных залов иных пространств тянутся тени, коих не должно быть, жаждущие наконец увидеть и быть увиденными …

Не замечать зловещий текст было невозможно. Он преследовал нас, проникал в наши разговоры, когда мы пытались зарегистрировать то, что видели вдвоем. Либо психолог намеренно «позволила» нам видеть слова и как они написаны, либо наше сознание и без того плохо справлялось с подавлением настоящего облика башни.

Спускаясь в темноту, мы обе чувствовали, что воздух стал прохладным и сырым, в нем появился сладковатый запах нектара. Мы обе видели крошечных ладонеобразных существ, обитающих среди букв. Потолок оказался выше, чем мы предполагали, и на нем в свете фонарей блестела паутина следов, оставленных улитками или слизнями. То тут, то там виднелись островки мха и лишайника, между которыми, демонстрируя удивительную цепкость, бродили на длинных лапках-ходулях прозрачные пещерные амфиподы.

Кое-что видела только я. Стены, ритмично пульсирующие в такт дыханию башни. Слова, мерцающие и меняющие цвет, как каракатицы. В нескольких сантиметрах над словами и под ними виднелись следы предыдущего текста, написанного тем же почерком. Они напоминали водяной знак на стене – бледно-зеленый или бледно-фиолетовый оттиск, в котором только при пристальном рассмотрении угадывались буквы. Как правило, фразы повторяли основной текст, но некоторые отличались.

Пока топограф фотографировала отдельные слова, я улучала минутку, чтобы прочесть «умерший» текст и найти различия. Читался он с трудом: одни фразы накладывались на другие, то обрываясь, то начинаясь снова, и отделить их друг от друга порой становилось невозможно. Слоев было много, и это позволяло предположить, что процесс шел долгое время. Увы, я не имела никакого представления о длине «цикла», так что не могла прикинуть даже приблизительный возраст текста.

На стене встречались и другие надписи. Я не была уверена, видит ли их топограф, поэтому на всякий случай решила удостовериться.

– Тебе это знакомо? – спросила я, указывая на переплетенную вязь, которая тянулась чуть ниже и чуть выше старого текста.

Я не сразу распознала упорядоченный узор: что-то вроде сцепившихся друг с другом скорпионов. Непонятно было, язык ли это вообще – больше похоже на декоративный орнамент.

Слава богу, топограф тоже его видела.

– Нет, не знакомо, – сказала она. – Хотя я в этом не разбираюсь.

Захотелось выругаться, но не на спутницу. Увы, ни у нее, ни у меня не хватало знаний, чтобы разобраться с этой загадкой: здесь нужен лингвист. Мы сколько угодно могли бы смотреть на эту вязь, но я все равно видела в ней разросшийся коралл, а топографу, наверное, она больше напоминала схематичное изображение реки с притоками.

В конце концов все-таки удалось выудить несколько читаемых фрагментов:

« Мне нет покоя, пока миром правит зло… »

« Кто знает цену терпению и дарит прощение, тот достоин Божьей любви …»

« Избран в услужение высшей силе… »

Основное предложение напоминало мрачную малопонятную проповедь – эти отрывки, впрочем, отличались от нее только меньшим пафосом.

Что это? Выдержки из чьих-то записок, может, участников прошлых экспедиций? Если да, то зачем они тут и как давно появились?

Все эти вопросы будем обсуждать потом, на поверхности. Чтобы отвлечься от любых интерпретаций, я механически, как робот, фотографировала казавшиеся важными фразы (топограф думала, что я снимаю пустую стену или не могу навести объектив на само предложение). Каракули становились все более и более пугающими: «… в черной воде, под полуночным солнцем те плоды созреют и в темном молчании, что зовут золотом, лопнут, и все узрят гибельную непрочность земли …»

Эти слова меня убивали. По ходу движения я собирала образцы, но без особого энтузиазма. Все эти крошки в пробирках… что они мне расскажут? Боюсь, немного. Порой приходит ощущение, что истину следует искать не под микроскопом.

А еще через некоторое время сердцебиение за стеной стало таким громким, что, улучив момент, когда топограф отвернется, я незаметно вставила в уши затычки. Теперь, как и она, я слышала лишь звук собственного дыхания.

Мы шли еще час, и вдруг топограф остановилась.

– Тебе не кажется, что чем дальше, тем слова… свежее?

– В смысле – свежее?

– Написаны недавно.

Я открыла рот от удивления. Это я должна была заметить разницу – не она. Похоже, я слишком сосредоточилась на том, чтобы наблюдать за происходящим как бы со стороны, просто фиксируя факты. Теперь, однако, чувство отстраненности улетучивалось на глазах.

– Давай выключим фонарики, – предложила я и погасила свой.

Топограф не решалась последовать моему примеру: все еще не доверяла мне после случившегося в верхнем зале. Впрочем, трудно представить, чтобы кто-то на ее месте, не раздумывая, согласился бы погрузиться в темноту. Но все-таки она это сделала. Дело в том, что я намеренно оставила пистолет в кобуре, а значит, при необходимости она могла бы с легкостью пристрелить меня – достаточно ловким движением снять винтовку с плеча. Ожидать подобного было нелогично, но эта мысль пришла в голову так быстро, как будто мне ее навязали извне.

На уши по-прежнему давил пульс башни, слова на стене колыхались в такт ее дыханию – они и правда были подвижнее и светились ярче, чем наверху. Казалось, их написали перьевой ручкой, а чернила еще не высохли. Свежесть – влажная, отчетливая и вязкая …

Это невообразимое место наталкивало на самые безумные мысли, и я поспешила озвучить их, пока топографу не пришло в голову то же самое:

– Внизу что-то есть, и оно пишет этот текст – вполне вероятно, до сих пор.

Выходило, что мы изучали организм, внутри которого находился еще один – не менее загадочный, – и он, в свою очередь, использовал другие организмы, чтобы составлять из них буквы и слова. По сравнению с башней бассейн, которым я так гордилась в детстве, казался каким-то одномерным.

Когда мы снова включили фонарики, я увидела в глазах топографа страх, но вместе с ним и странную решимость. Что она разглядела во мне, не представляю.

– Почему ты сказала что-то? – спросила она.

Я непонимающе взглянула на нее.

– Ты сказала «что-то», а не «кто-то». Почему?

Я пожала плечами.

– Доставай пистолет, – бросила топограф, пряча настоящие эмоции под маской гадливости.

Мне по большому счету было все равно, и я подчинилась. Впрочем, с пистолетом в руках я чувствовала себя неуклюже: это было как-то неправильно по отношению к тому, с чем мы готовились столкнуться.

До сих пор негласным лидером была я, но теперь мы поменялись ролями. Дальнейшее исследование разворачивалось по какому-то новому протоколу: мы перестали фиксировать слова и организмы на стене, шли гораздо быстрее, больше уделяя внимания тому, что скрывалось в темноте, говорили шепотом, как будто нас могли подслушивать. Я двигалась впереди, а топограф прикрывала сзади. На поворотах она обгоняла меня, и я шла следом. Ни на минуту нам не пришло в голову повернуть назад. Ждала нас психолог или нет – она была где-то далеко, и о ней мы не думали. Адреналин толкал вперед: мы чувствовали, что внизу ждет ответ. Живой и дышащий ответ.