Джефф Вандермеер - Аннигиляция

Прошло всего несколько секунд. Надо было двигаться. К счастью, я держала пистолет в кобуре, а то бы он вылетел. Теперь я достала его. Перед падением я успела разглядеть в зарослях травы блик от прицела. Я знала, кто устроил засаду: топограф служила в армии, сразу видно – профессионал. Однако она не подозревала, что ясность защищает меня, и болевой шок меня не обездвижил.

Я перекатилась на живот и поползла по кромке воды.

С противоположного «берега» донесся оклик топографа:

– Где психолог? Что ты с ней сделала?

– Она умерла! – крикнула я в ответ, пытаясь придать голосу слабость.

Зря я сказала ей правду. Топограф выстрелила над травой в надежде спугнуть и заставить меня выбежать из укрытия.

– Я не убивала ее! – крикнула я. – Она спрыгнула с маяка!

– Снова необдуманный риск ? – швырнула топограф, как гранату.

Видимо, она все это время размышляла о моей неудавшейся попытке подвергнуть ее внушению.

– Послушай! Я ранена и не выкарабкаюсь! Брось меня и уходи! Я тебе не враг!

Жалостливый голос должен был успокоить топографа, но ответа я так и не дождалась – только жужжали пчелы, кружась над дикими цветами, да где-то в черном болоте лопались пузыри. Я подняла глаза к ослепительно синему небу и подумала, что пора двигаться.

– Возвращайся в лагерь, забирай припасы и иди к границе, – крикнула я еще раз. – Мне все равно, я тебя не держу!

– Не верю ни единому твоему слову! – раздалось в ответ: топограф была ближе и заходила с другой стороны. – Ты вернулась, но ты больше не человек. Убей себя сама, пока я этого не сделала.

Ее тон мне не понравился.

– Я такой же человек, как и ты, – отозвалась я. – Все, что происходит, – естественный процесс.

Правда, едва ли она поймет, что я имела в виду ясность.

Я хотела сказать, что все идет, как должно, но, увы, сама не была в этом уверена, да и топограф не стала бы меня слушать.

– Имя! – кричала она. – Назови свое имя! Скажи мне, черт возьми, как тебя зовут!

– И что с того? – крикнула я в ответ. – Тебе-то какая разница? Не вижу в этом смысла.

Молчание стало ответом: все, больше говорить она не будет. Я для нее – демон, дьявол, что-то непонятное и непостижимое. Я чувствовала, как она приближается, прячась в складках местности.

Топограф выжидала, ей нужен был один точный выстрел, мне же хотелось просто кинуться на нее, тупо паля перед собой. Однако вместо этого я быстро кралась к ней по кромке воды. Возможно, она ждала, что я убегу, увеличивая дистанцию, но я знала, что с прицельной дальностью ее винтовки это было самоубийством. Я попыталась замедлить дыхание, прислушиваясь к звукам, которыми она выдала бы свою позицию.

Через мгновение на противоположном склоне холма послышались шаги. Я подобрала комок грязи и зашвырнула его как можно дальше, к кромке болота, откуда я приползла. Пролетев над болотом метров пятнадцать, он с чавкающим хлюпаньем погрузился в воду; я же в это время продвигалась вверх по холму, пока мне не открылся кусочек тропы.

Топограф ползла сквозь высокую траву метрах в трех от меня. На сотую долю секунды она подняла голову, чтобы осмотреться и снова исчезнуть. Времени на раздумья и колебания не было. Я выстрелила.

Голова топографа дернулась набок, она бесшумно осела в траву, со стоном разбуженного человека перевернулась на спину и застыла. Лицо ее было залито кровью, лоб перекорежило. Я скатилась вниз по склону и с удивлением уставилась на пистолет. Такое ощущение, что я находилась на развилке между двумя будущими, хотя только что выбрала одно из них. Теперь осталась только я.

Через некоторое время я решила удостовериться и осторожно подползла к гребню холма. Топограф по-прежнему лежала в траве и не двигалась, винтовка над ее головой напоминала восклицательный знак. Я никогда еще никого не убивала. Правда, учитывая особенность этого места, мне не верилось, что я и сейчас совершила убийство. По крайней мере, так я убеждала себя, чтобы унять дрожь. Хотелось представить, как бы все обернулось, попытайся я вразумить ее. Что было бы, если бы я не стала стрелять и сбежала в чащу?

Я поднялась на ноги и вскарабкалась на холм. Плечо не болело – только тупо ныло, – но я все равно чувствовала себя разбитой. Глядя в окровавленное лицо топографа, я пыталась понять, как прошли ее последние часы в базовом лагере, что терзало ее. Может, она отправилась к границе, засомневалась, вернулась, затем опять ушла – и так снова и снова, словно в заколдованном круге? Должна же быть какая-то причина, побудившая ее напасть на меня. Или достаточно было всего раз переночевать одной, чтобы съехала крыша? Одиночество давит, требует действий. Вернись я раньше, как обещала, может, все было бы иначе?

Я не могла бросить ее тут, но и тащить тело в лагерь (там за палатками было старое кладбище) тоже не решалась: мешала ясность. Что если она должна еще послужить Зоне, измениться и выйти на новый уровень существования, а, похоронив ее, я нарушу ход вещей? В общем, я решила перекатить топографа к воде. Она еще не окоченела, кожа была теплой на ощупь, из дыры в голове сочилась кровь. Добравшись до бережка, я попросила у нее прощения и сказала, что прощаю ее. Не думаю, что от этих слов был какой-то толк, да и звучали они абсурдно. Если бы она вдруг ожила, о прощении мы бы, вероятно, подумали в последнюю очередь.

Я подхватила тело топографа на руки и шагнула в черную воду. Зайдя туда по колено, я отпустила ее и смотрела, как она тонет. Левая рука какое-то время плавала бледной актинией, но потом исчезла. Не знаю, верила ли топограф в бога, ожидала ли возродиться на небесах или стать кормом для червей. Она уходила все глубже и глубже, а своды кипарисов образовывали над ней своего рода усыпальницу. Я побрела назад к берегу.

Полностью осознать произошедшее я не успела. Стоило мне снова ступить на тропу, ясность вырвалась из моих нервных центров, стремясь захватить весь организм. Я упала на землю, свернувшись, как эмбрион, в каком-то холодном коконе, а ясность образовала вокруг меня ослепительно синий ореол. Я чувствовала, будто на меня падают снежинки и прожигают кожу, как сигаретные окурки. Скоро я не могла пошевелиться и замерла в ловушке собственного тела, не в силах отвести взгляд от травы или хотя бы закрыть рот, чтобы в него не набилась земля. Боли от ран не ощущалось, и от этого должно было быть хорошо и уютно, но в обмороке меня преследовали видения.

Я помню только три отрывка. В первом я была как будто головастиком в луже воды, а топограф, психолог и антрополог невероятно долго разглядывали меня сверху. Во втором я сидела рядом со стонущим чудовищем, гладила его по голове и шептала что-то на незнакомом мне языке. В третьем передо мной предстал оживший контур границы Зоны, похожий на опоясывающий ее ров, и в этом рву плескались гигантские морские твари, не замечая, что я на них смотрю. И мне было ужасно больно от этого безразличия.