Уильям Гибсон - Нейромант (сборник)

– Нет, – сказал он и размахнулся, стальная звезда вырвалась из его пальцев, коротко сверкнула и врезалась в ни в чем не повинного «Крэя».

По поверхности проснувшегося экрана побежали, слабо мерцая, случайные сполохи, словно тот пытался избавиться от причинившего ему боль предмета.

– Никто мне не нужен, – сказал Кейс.

Он потратил бо́льшую часть своего швейцарского счета на новые поджелудочную и печень, а на оставшиеся деньги купил «Оно-Сэндай» и билет до Муравейника.

Он нашел себе работу.

Он нашел себе девушку со странным именем Майкл.

И однажды октябрьским вечером, пролетая мимо алых ярусов Ядерной комиссии Восточного побережья, он увидел три фигурки – крошечные, невозможные, стоящие на самом краю одной из широких информационных ступеней. При всей миниатюрности этих фигурок, он сумел различить улыбку мальчика, его розовые десны, блеск серых миндалевидных глаз, позаимствованных у Ривьеры. Линда была все в той же кожаной куртке, она помахала ему рукой. А третья фигурка, стоящая рядом с девушкой, чуть позади, и обнимавшая ее за плечи… третьим был он сам.

И где-то совсем рядом – смех, который не был смехом.

Молли он больше не видел.

Выражаю благодарность Брюсу Стерлингу, Льюису Шайнеру, Джону Ширли, Хелден. А также Тому Мэддоксу, изобретателю термина «ЛЕД». И многим другим, они знают за что.

Если верно, что поэты – непризнанные законодатели мира, то фантасты – шуты при его дворе. Мы – те самые Мудрые Дураки, которым позволено кувыркаться, куролесить, бормотать пророчества и чесаться на публике. Мы можем играть Великими Идеями – будучи родом из дешевого плебейского чтива, мы кажемся всем безвредными.

А фактически фантасты имеют все возможности дать обществу пинка – мы обладаем влиянием, но не отягощены ответственностью. Ведь очень немногие полагают, что нас стоит принимать всерьез; тем не менее наши идеи пронизывают культуру, бурля в ней невидимыми, как фоновая радиация, пузырьками.

И все же с горечью надо признать, что в последнее время НФ развлекала публику довольно халтурно. Все формы массовой культуры неизбежно проходят через стадии кризиса и упадка; общество чихнет, а у нее, у культуры, уже воспаление легких. Поэтому стоит ли удивляться, что фантастика в конце семидесятых была столь растерянной, погруженной в самое себя и застойной.

Уильям Гибсон – одна из наших лучших ласточек, предвещающих счастливые перемены.

Его карьера совсем коротка, но кто будет спорить: он из тех писателей, чье творчество определило литературный облик восьмидесятых. Его поразительный дебютный роман «Нейромант», завоевавший все премии нашего жанра за 1985 год, показал, что Гибсон не имеет себе равных в умении играть на обнаженных нервах общества. Воздействие было живительным – жанр начал пробуждаться от своей догматической спячки. Выбравшись из анабиоза, научная фантастика решительно меняет мрачную пещеру на ослепительное солнце, дабы воочию убедиться, в чем состоит нынешний Zeitgeist . [25]Мы жилисты, голодны и, уж конечно, настроены совсем не благодушно. С этого момента все пойдет по-другому.

Сборник, который вы держите в руках, включает в себя всю существующую на сегодня [26]короткую прозу Гибсона. Это редкий шанс увидеть поразительно стремительное развитие крупного писателя.

Курс, который он намеревался взять, виден уже в первом опубликованном им рассказе – «Осколки голографической розы» (1977). Фирменные особенности Гибсона видны сразу: сложный синтез современной поп-культуры, высоких технологий и изощренной литературной техники.

Во втором своем рассказе, «Континуум Гернсбека», Гибсон сознательно избрал мишенью образы, приковылявшие к нам из традиционной НФ. Это сокрушительное разоблачение гернсбековской «scientifiction» со всей ее примитивной наукообразностью и технократичностью. Мы видим здесь писателя, который знает свои корни, но набирается сил для радикальной реформы.

Первым большим успехом Гибсона стали рассказы из серии «Муравейник»: «Джонни Мнемоник», «Отель „Новая роза“» и невероятный «Сожжение Хром». Опубликованные в журнале «Омни», они явили уровень воображения и художественной насыщенности, существенно поднявший планку для жанра в целом. Эти плотно сбитые причудливые истории стоит прочесть не один раз, чтобы по достоинству оценить их безжалостную мрачноватую страстность, их изобретательно выстроенный антураж.

Триумф этих произведений был основан на блистательном и внутренне непротиворечивом образе вероятного будущего. Трудно переоценить всю сложность подобной попытки, от которой столько лет уклонялись столькие фантасты. Их интеллектуальная слабость и стала причиной широчайшего распространения постапокалиптических сюжетов, фантазий в стиле «меча и колдовства» и неувядающих космических опер, в которых галактические империи так удобно соскальзывают назад, к варварству. Возникновение этих поджанров – результат стремления писателей избежать необходимости описывать реалистичное будущее.

Однако будущее, которое мы видим в рассказах серии «Муравейник», вполне узнаваемо – основой ему служит современная нам действительность. Это будущее многогранно, всеобъемлюще и напрочь лишено наивности. Оно выведено из совершенно нового набора исходных точек: не из стершейся от постоянного употребления формулы, построенной на роботах, космических кораблях и чудесах атомной энергии, нет, оно опирается на кибернетику, биотехнологию и коммуникационные сети – назову лишь несколько.

В своих экстраполяциях Гибсон пользуется методами, позаимствованными из все той же классической «твердой» научной фантастики, но вот воплощение их – это чистейшей воды «новая волна». Вместо обычных бесстрастных всезнаек «твердой» НФ с их техническим образованием и каменными ребрами его героями сплошь и рядом оказываются неудачники, мошенники, изгои и безумцы, бороздящие житейские моря под пиратским флагом. Его будущее мы видим изнутри – так, как в нем живется, а не как сухой мысленный эксперимент.

Гибсон кладет конец весьма распространенному гернсбековскому архетипу Ральфа 124С41+ – героя из породы рафинированных технократов, что обитают в башнях из слоновой кости и осыпают бедных туземцев благословениями супернауки. В произведениях Гибсона мы оказываемся на улицах и в переулках, где, чтобы выжить, нельзя бояться пота и ободранных кулаков, где высокие технологии являются постоянным подсознательным фоном: «жизнь… похожа на бестолковый эксперимент в области социального дарвинизма; зевающий от скуки исследователь ни о чем не думает, а знай себе поддает жару». [27]