Станислав Лем - Хрустальный шар (сборник)

Втянулся спать и так повис,

Как нетопырь макушкой вниз.

Белыми пальцами звуков

Тишины не поправишь.

Складываю из черных клавиш

Серебряное письмо.

С каждым звуком все резче

Вижу твой свет далече,

Глаз на ветру твоих след.

В танце фигурки порхают,

Но басы заедает,

Звоночки сходят на нет.

Играю полет акварелей,

Заброшенных кладбищ полынь

И вижу дорог полевую теплынь,

Мелодия – абрис твой белый.

Мне слышится голос твой.

Вечер в окнах голубое свертывает,

Смешивая музыку с каждой большой звездой.

Как сквозь стену пройду сквозь аккорды

И встречусь с тишиной и тобой.

Не пустыня, но иссохшее лежбище молний,

Свалка мертвых туч, горл клочья.

Наверху небо разодранной книгой,

Внизу – кровь и почва.

Я тот, кто видит сосуд, воздвигающийся

Из ваших жестов и мыслей, а край сосуда

Бледней лепестков золота – мое одиночество.

Не могу рассказать всего, что должно быть рассказано,

Не могу писать так тонко, как по небу безлистое дерево,

Вижу лишь зеленые тропы унесенной ветром листвы,

Только касаюсь завитков рассыпанных раковин,

Слышу лишь шепот темных сердечек мака,

Но большего надо. Они этого хотят, мертвые.

В глуби жемчужных минут,

В глуби бледноцветущих дней,

В глубине лет, осыпавшихся с маятников,

Созревали камни.

Купола возникали из терпенья, как яблоки,

Каждый придел – родниковый, готичный —

В лепестках свода таил улыбку Моны Лизы.

Так века застывали в музыке под рельефами облаков,

Так любовь запечатлевала в камне образ человека:

Храм.

Потом возводились башни собора,

Неф святого Яна, плывущий сквозь огонь и время,

Разбитыми ребрами борющийся

С медленной смертью.

Тогда-то и встал погост,

Эта партитура совершеннейшего молчанья,

Сломал границу

Меж собой, и городом, и крестом,

Последнее войско, дошедшее до нынешних улиц.

Здесь, где фреска была, как сердцебиенье,

Затухающее в камне, теперь

Пятно, тяжелое и сырое, как океанский ил,

Ил, в который вошли люди, небесные птицы,

Корабли, скелеты.

Ил.

С высоты спускаются

Развалины: костяные картины на длинных золотых вожжах света.

Каждый мой шаг помнит мелодию ступеней,

Под пальцами прах: отчаянье мертвых.

Под веками тьма – задумчивость мертвых,

И птицы, как сны их, улетают отсюда.

Вдалеке выпадает рыжий сгусток бури. С воздушного дна

Бьет крик: последняя башня. И все, что вижу, —

Как недобежавший свет,

Как неубившая смерть,

Как окаменевшая звезда.

Близкой улыбки звезда ласковая,

Проливаешься высокими молниями: мелодия,

В тебе струны красок, костров пляски

И скелеты железа, выгнутые пожаром.

Ты меня пробудила из яви. Не чает

Душа припасть мрамором губ к своду,

Преступленья искуплены, земля свободна,

И могилой ангела – твое молчанье.

Пробудила из яви. Чело венчает

Тьма. Раздвигаются хмурые своды. Бурно

День и ночь обнимают планету руками обеими:

На черном шаре высечена поэма,

Как на полной неназываемых горизонтов урне.

Что внутри воображенья? Лица и пальцы,

И губы, что в смерти, как в коконе, слипаются.

Пенье мертвых, сны грусти, ночей страхи,

И Земля – голова, летящая с плахи.

Что там внутри тела? Пейзаж электронов —

Одиночные кванты, беззвездное движенье,

Где явлено лишь слуха черное цветенье,

А сны, животные ночи, разбегаются из-под век.

А нервов леса белые, лица живые корни,

И сквозь память пробивающийся крови родник,

И кость: известняк, после меня впитавший вмиг

Мою одинокость и мой мрак…

Хорошо живет сосед,

Он не знает наших бед.

Спиртовая монополия

Для него пустяк – не более.

Жизнь его течет роскошно —

Гонит денно, гонит нощно.

Храм мечты: куда ни ткни ты —

Бьют фонтаны аквавиты.

Котелок да медный краник —

Вот житуха! Сладкий пряник!

Результатом сражена,

Говорит ему жена:

«Прекрати сейчас же гнать и фильтровать,

За решеткой, что ли, хочешь куковать!

За тобою весь наш дом пойдет ко дну!»

Но не слушал он разумную жену.

Из картошки, жита он

Гнал отличный самогон.

Но телегу накатал какой-то гад —

Дескать, градус у продукта слабоват,

Заправляет, дескать, бимбер имбирем,

Ох потравимся, костей не соберем.

Как с утра к нему нагрянула милиция —

«Не люблю, – он произнес, – подобных лиц я».

Был сосед большой шутник,

Ну а тут и скис, и сник.

Не спасает даже взятка

От блюстителей порядка.

Тщетны слезы и мольбы,

Не уйдешь от злой судьбы.

Суд идет. Конец надежде.

А о чем ты думал прежде?

Жил да был один маньяк —

Без покойника никак.

Был увертлив и неглуп:

Что ни вечер – новый труп.

Хоть питался всухомятку,

Нож вонзал по рукоятку.

Сядет покурить на лавку —

Раз, и выхватит удавку.

Страшен с виду – лысый черт,

Хоть в альбом злодейских морд.

А как праздник у людей,

Уж поживы ждет злодей.

Встретился ему один

Очень робкий господин.

Хвать его, а тот: «Приятель,

Ты ошибся, я издатель.

Хочешь – кошелек? Пальто?»

А убийце хоть бы что.

Как ни плакал тот, ни бился,

В грудь холодный нож вонзился.

Натекло кровищи – жуть!

А злодей продолжил путь.

Лишь остался хладный труп,

Ноги вместе, пятки врозь.

Мораль:

Читатель, по покойнику не плачь.

Бьюсь об заклад – первостатейный я рифмач.

Пиджаков закройщик Коля

Без ума от алкоголя.

Все, какие есть, сорта

Не проносит мимо рта.

На собранье шел к пяти,

Уж проделал полпути,

Но замешкался нежданно

У витрины ресторана.

Загляделся на витрину,

Видит сочную свинину,

Ножку гуся и селедку,

И в тени, отдельно, водку.

Так и дразнится, близка —

Тут взяла его тоска.

Миг – и он уже внутри.

Опрокинул рюмки три

И спеша, как на трамвай,

Восклицает: «Наливай!

Что стоишь как истукан?

Наполняй живей стакан.

С головы не рухнет митра,

Коль еще нальешь пол-литра.

Я-то выпить не дурак

И притом люблю коньяк».

Все шампанским он запил,

Напоследок возопил:

«Мало мне! Давай еще!»