Аластер Рейнольдс - Пространство Откровения. Город Бездны

Музыка резко оборвалась, девушка со своим тиконаксом исчезла со сцены, как по мановению волшебной палочки.

– Они думают, это полицейский рейд, – еле слышно шепнул Хегази. В зале воцарилась такая тишина, что говорить громче было не нужно. – Местные блюстители порядка иногда посылают корзиноголовых, чтобы не марать кровью собственные руки.

Комусо обвел зал «стрекозиными» глазами и наконец нацелился ими на стол, за которым сидели Вольева и Хегази. Его голова двигалась по-совиному, как бы независимо от тела. Сопровождаемый шелестом плаща, он подошел, – казалось, плывет по полу, а не шагает. Хегази молча выдвинул ногой из-под стола третий табурет. Все это он проделал, продолжая спокойно попыхивать сигаретой.

– Рад видеть тебя, Садзаки.

Тот небрежно сбросил плетеный шлем на стол и одновременно снял «стрекозиные» глаза. Опустившись на табурет, он тут же развернулся лицом к посетителям бара и сделал жест, будто поднес стакан ко рту. Это означало, что всем лучше заниматься своими делами. Постепенно гул разговоров возобновился, хотя никто не спускал глаз с их столика.

– Хотел бы я, чтобы наши обстоятельства заслуживали праздничного тоста, – сказал Садзаки.

– А они не заслуживают? – Хегази изобразил уныние, насколько позволяло его протезированное лицо.

– Вот именно, и за свои слова я отвечаю. – Садзаки исследовал почти опустошенные стаканы, взял стакан Вольевой и переправил в рот содержимое. – Я тут слегка пошпионил, как вы можете догадаться по моему маскараду. Нет его в этой системе. Уже пятьдесят лет.

– Пятьдесят? – Хегази присвистнул.

– Значит, и след простыл. – Вольева, всегда считавшая, что такой риск существует, постаралась скрыть злорадство.

Когда Садзаки приказал вести субсветовик к системе Йелоустона, он руководствовался доступными на тот момент сведениями. Но это было десятки лет назад, и к той поре сама информация могла устареть на десятки лет.

– Да, – ответил Садзаки, – остыл, но не безнадежно. Я знаю, куда он отправился, и нет причин, чтобы он там не остался.

– И куда же? – У Вольевой засосало под ложечкой.

– На планету, которая называется Ресургем. – Садзаки вернул ее стакан на стол. – Довольно далеко отсюда. Боюсь, дорогие коллеги, что следующая наша посадка произойдет именно там.

Он снова погрузился в прошлое.

На этот раз гораздо глубже – в тот год, когда ему было двенадцать. Отрывки, которые ему показывала Паскаль, не были последовательными. Биография составлялась без строгой привязки к линейному времени. Сначала это напрочь сбило его с толку – как же так, ведь он, наверное, единственный человек во Вселенной, который не имеет права «плавать» в собственной истории. Но растерянность постепенно сменилась пониманием того, что Паскаль действует правильно. Только так и следует относиться к его прошлому: как к разобранной в беспорядке мозаике, как к акростиху, допускающему множество равноценных толкований.

Это был 2373 год – всего несколько десятилетий прошло после того, как Бернсдоттир открыла первую завесу. Вокруг этого таинственного явления сразу возник целый рой наук, а также государственных и частных научных организаций. Силвестовский институт изучения затворников был только одним из многих подобных учреждений, но он оказался волею судеб и самым богатым, и влиятельным, обладая поддержкой клана Силвестов. А потом наметился прорыв, но не благодаря планомерной научной работе этой организации, а благодаря случаю и бесспорному безумию одного-единственного человека.

Которого звали Филип Ласкаль.

Это был ученый из СИИЗа, работавший на одной из постоянных станций, сооруженных вокруг того, что сейчас называют Завесой Ласкаля, в секторе Тау Кита. Кроме того, он был членом группы, всегда готовой послать людей за завесу, хотя никто, разумеется, в возникновение такой необходимости не верил. Но группа существовала, равно как и дежурный корабль, который преодолел бы оставшиеся до границы с завесой пятьсот миллионов километров, если бы затворники прислали приглашение.

Ласкаль же решил не ждать.

В одиночку он проник на борт корабля СИИЗа и угнал его. К тому времени, когда коллеги спохватились, он уже был слишком далеко. Конечно, можно было дистанционно активировать заложенное на борту взрывное устройство, но затворники могли бы истолковать это как акт агрессии. Никто, разумеется, всерьез не рассчитывал когда-нибудь снова увидеть Ласкаля. И хотя тот вернулся, скептики отчасти оказались правы – разум Ласкаля почти целиком остался где-то там, в космическом пространстве.

Ласкаль подошел довольно близко к завесе, когда неведомая сила схватила корабль и швырнула его обратно, возможно не допустив до поверхности завесы лишь на несколько тысяч километров, хотя на таком расстоянии практически нельзя определить, где кончается космос, а где начинается завеса. Однако было ясно, что ближе, чем Ласкаль, ни один человек не подступался к ней.

Но и цену он заплатил за это страшную.

В отличие от тех, кто раньше пытался проделать такой фокус, Ласкаль не превратился в кровавую кашу, его не растерзали на мельчайшие кусочки непостижимые силы завесы. Но нечто столь же чудовищное случилось с его разумом. От личности не осталось ничего, за исключением каких-то второстепенных мелочей, которые лишь подчеркивали потерю самого важного. Остались те функции мозга, которые позволяли ему поддерживать свое существование без помощи машин; остался в целости и сохранности контроль за моторикой тела. И никаких проявлений прежнего разума.

Теперь Ласкаль воспринимал окружающее самым странным образом, и невозможно было понять, знает ли он, что с ним произошло, ощущает ли ход времени, может ли усваивать новую информацию или вспоминать то, что было до путешествия к завесе. Он сохранил способность говорить, но, хотя произносил отдельные слова и даже обрывки фраз, в них не было никакого смысла.

Ласкаля – вернее, то, что от него осталось, – возвратили в систему Йеллоустона, а затем поместили на спутник СИИЗа, где медицинские светила изо всех сил старались выстроить научную теорию, объясняющую, что с ним произошло. В конце концов скорее отчаяние, нежели логика подсказало им, что фрактальное, реструктурированное пространство-время вблизи завесы не могло сохранить ту информационную плотность, что имела место в мозгу Ласкаля, а потому рандомизировало содержимое этого мозга на квантовом уровне, причем молекулярные процессы, идущие в теле исследователя, при этом практически не пострадали. Представьте себе текст, переведенный с такими ошибками, что он утратил смысл, а затем претерпел обратный перевод на язык оригинала.

И все же Ласкаль оказался не последним человеком, который решился на столь самоубийственный поступок. Вокруг него сложился своеобразный культ, и адепты верили: несмотря на внешние признаки безумия, на самом деле завеса даровала Ласкалю нечто вроде нирваны. Примерно раза два в десятилетие делались попытки пройти границу какой-нибудь из ныне известных завес. Результаты были печальны, счастливчики возвращались обезумевшими, а неудачники либо вообще пропадали без вести, либо их корабли находили измочаленными, а пилотов – размазанными по стенам.