Майкл Гаррисон - Затонувшая земля поднимается вновь

– Дорогой, разве сегодня мы не посмотрим фотографии? Я их просто обожаю .

К этому Шоу уже подготовился.

– Когда развернешь подарок, – пообещал он, – тогда и посмотрим. Посмотрим фотографии под чашечку чая.

Она внезапно придвинулась и взяла его руки в свои.

– Но ты такой холодный! – сказала она. – Здесь холодно? – Потом таким тоном, словно придумала, чем еще его порадовать: – А давай сперва посмотрим фотографии!

Понимая, что лучше предложения он не дождется, Шоу сходил за альбомами. На пляже в Гастингсе, пятнадцать лет назад, с темными волосами, уложенными в виде колокола, в платье-халате, с острыми скулами времен 1960-х она напоминала Майру Хиндли [8] Майра Хиндли и Иэн Брэди – убийцы, совершившие серию убийств на болотах в 1963–1965 гг. , не столько голодную, сколько ненаевшуюся. Было видно, что ее ничего не радовало уже тогда, за полдесятка лет до того, как она выдумала свою главную методику проживания жизни. В дальнейшем позируя рядом с одним супругом за другим, временный центр одной семьи за другой, она превратила свою жизнь в историю фотографии: крошечные снимки на «Кодак 127», покоробленные собственным глянцем до мелкой ряби, отражавшей свет от изображения, сменялись на 35-миллиметровую прозрачность, где цветовая тональность опасно скатывалась в красный; затем – полароиды из конца семидесятых с мутными и неуловимыми оттенками заднего фона.

Пока персонал дома престарелых не запер фотографии от нее подальше, мать начинала каждый день с их изучения и тем же заканчивала. Уже и представить невозможно, что она теперь о них думала, для какой внутренней механики они все еще служили. «Тебе какая больше нравится?» – спросила она. Шоу выбрал ту, где она позировала на пляже в Пемброке с одним из его множества отцов – по фамилии не то Карсон, не то Карлсон. Сзади них на береговой щебенке неуклюже испражнялась левретка, изогнувшись всем телом в дрожащий обруч; на горизонте лежало море, погода казалась холодной.

– Смотри, – сказал он. – Тетя Нэнси и ее собачка.

Мать уставилась на него с презрением.

– Когда ты наконец вырастешь?

– А как звали собаку? – сказал Шоу. – Я помню только, что тебя эти всегда звали тетей Нэнси. – Он вышел в коридор и быстро ходил туда-сюда, нахохлившись и сунув руки в карманы. Когда вернулся, она уже порвала снимок – сидела у окна, аккуратно размешивая на столике блестящие кусочки, словно теплую жидкость. Стоило их у нее забрать – как можно мягче, – как мать улыбнулась в сад и сказала:

– Тетя Обормотя. Не жизнь, а головоломка!

– Теперь-то ты посмотришь, что я принес? – спросил он.

– Да! – по-детски отозвалась она. – Посмотрю. Хочу!

Но стоило развернуть перуанскую рыбку, как она разрыдалась и твердила, что так и знала; а в следующее его посещение персонал попросил забрать рыбку. «Похоже, она ее расстраивает».

Провонявшие жиром старые отели. Бирмингемские или лейстерские гостиницы-помойки без единой звезды. Коридоры с черными половицами, которые скрипят и прогибаются под ногами. Ночной портье, который не пустит тебя ночью, пока не заплатишь снова. Потом на следующее утро – домой, где Тим вечно ярится из-за возмещений, из-за того, что его обманула при возмещении или возврате какая-нибудь компания под названием «Золотые чужеземцы» или «Они пришли волнами». У него были странные бартерные отношения с целой кучей таких компаний. Шоу поручалось принести в магазин, а иногда кому-нибудь на дом – в безлюдном по ощущениям пригороде в трех-четырех километрах от городского центра – какую-нибудь дешевую репродукцию в рамочке или небольшой сломанный предмет мебели. Взамен он получал продуктовую сумку с кассетами спокен-ворда конца семидесятых с вручную надписанными этикетками. Где тут прибыль, Шоу понимал редко. Даже когда в деле появлялись деньги, он чувствовал, что транзакция закрывается в какой-то другой валюте.

Все остальное время он возил те же самые картонные коробки. «Я их тебе доверяю», – приговаривал Тим. Когда одна развалилась, как размокший сырный сэндвич, и внутри обнаружилось всего лишь полдесятка экземпляров «Путешествий наших генов», Шоу предположил:

– Дороговатая доставка у нас получается.

Тим только улыбнулся.

– Люди хотят знать, кто мы, – сказал он.

– Мне все только повторяют, что им это не нужно.

– Им хочется видеть знакомое лицо.

В конечном счете, возможно, все это было изощренным способом испытать Шоу, потому что внезапно поездки прекратились – правда, только после, пожалуй, самой странной командировки.

– Я хочу, чтобы ты посетил суд, – сказал Тим.

– А туда можно прийти просто так?

Тим пожал плечами.

– Судебные заседания – публичные мероприятия. Туда пускают любого.

– И все-таки, – сказал Шоу. – Прям «посетить».

– Подзащитного зовут Патрик Рид. Постарайся запомнить все, что он скажет. Запиши, если понадобится.

Шумные содрогающиеся маленькие электрички, сомнительные пересадки: Шоу полдня сменял транспортных операторов страны, одного за другим; многовато стараний, только чтобы днем добраться до бурой окраины Уэльса. Городок с непостижимой средневековой топографией и тактической позицией над рекой Северн когда-то неплохо зарабатывал на овцах; потом – на их разведении; наконец – на угле. Ныне городок, как и большинство таких старинных мест, постколониальных, постиндустриальных и – в том смысле, что теперь его прошлое стало его настоящим – совершенно постисторических, курировал коллекцию изначальных городских ленов, деревянных построек с культурным значением и старомодно убогих названий улиц. И был вполне собой доволен вот уже семьсот лет.

Шоу нашел суд Короны [9] Уголовная ветвь правосудия Великобритании, учрежденная в 1971 году. на краю городского центра, неловко пристроенный на кольцевой между большими островками безопасности, в окружении из местных колледжей, полицейского участка и еще двух судов. Это было государственное здание из тех, что, хоть и построены специально для своей цели, все равно кажутся для нее неподходящими. Архитектурный стиль не описать без сравнения с отелем сети «Трэвелодж». Лифты не работали. В коридорах висели рукописные записки, которые спешно сканировались и печатались на каждой стойке, чтобы угнаться за изменениями в правилах нового дня.

Никто как будто не знал, как здесь оказался подзащитный. Инженер-строитель на пенсии, высокий, лет семидесяти, опрятный, с тихим голосом, седыми волосами, выдающимися скулами хрупкого вида и осанкой со смещенным центром тяжести, взирал на судью с озадаченным облегчением, – словно ему больше не за что было ухватиться, кроме как за их отношения, словно они спасали его от существования с непостижимыми правилами. «Я благодарен вашей чести», – без конца повторял он. И каждый раз вытирал после этого губы.