Стэнли Джон Уаймен - Под кардинальской мантией

Я вошел внутрь и увидел низкую пустую комнату с решетками на окнах. Пол был довольно чист; мебели не было никакой. Желтый свет фонаря, падавший на грязные стены, сообщал комнате вид темницы. Я обернулся к своим спутникам.

– Не очень важная комната, – сказал я, – и пахнет сыростью. Другой у вас нет?

Луи нерешительно посмотрел на своего товарища, но привратник упрямо покачал головой.

– Почему он не говорит? – нетерпеливо спросил я.

– Он немой, – ответил Луи.

– Немой! – воскликнул я. – Но он слышит?

– У него есть уши, – холодно ответил слуга, – но нет языка, мосье.

Я содрогнулся.

– Как он лишился его?

– При осаде Ла Рошели. Он был шпионом, и королевские солдаты захватили его в тот самый день, когда город сдался. Они оставили его в живых, но вырезали у него язык.

– А! – протянул я.

Я чувствовал, что для большей естественности своего поведения мне необходимо сказать еще что-нибудь, но, к своему смущению, я не мог вымолвить ни слова. Взор привратника жег меня насквозь, и мой собственный язык прилип к гортани. Привратник разжал свои губы и показал мне свое зияющее горло. Я покачал головой и отвернулся от него.

– Вы можете дать мне какую-нибудь постель? – поспешно пробормотал я, лишь бы что-нибудь сказать и избежать его взора.

– Разумеется, мосье, – ответил Луи. – Я принесу вам все необходимое.

С этими словами он удалился, думая, конечно, что Клон останется со мной. Но последний спустя минуту или две пошел вслед за ним, забрав с Собой фонарь и оставив меня одного посреди темной сырой комнаты размышлять о своем положении. Было ясно, что Клон подозревает меня. То обстоятельство, что он отвел для меня эту комнату, находившуюся в самой задней части дома и самом отдаленном крыле здания и снабженную, подобно темнице, решетками на окнах, ясно говорило об этом. Несомненно, это был опасный человек, и я должен был его остерегаться. Я положительно недоумевал, как мадам может держать у себя в доме такое чудовище. Но мне нельзя было долго раздумывать над этим вопросом, потому что вскоре я услышал его шаги. Он снова вошел в комнату, светя Луи, который нес с собой маленькую койку и стопку постельного белья.

Немой, кроме фонаря, нес в руках чашку с водой и кусок коврика. Опустив то и другое на пол, он снова вышел и вернулся со скамейкой. Затем он повесил фонарь на гвоздь, взял чашку и тряпку и пригласил меня сесть.

Мне было неприятно прикосновение его рук, но он продолжал стоять надо мной со своей мрачной улыбкой, указывая на скамейку, так что я в конце концов, во избежание излишних пререканий, вынужден был подчиниться его желанию. Он довольно тщательно обмыл мне ноги и, действительно, облегчил мои страдания, но я понял, я отлично понял, что им руководило лишь желание удостовериться, в самом деле я ранен или только притворяюсь. С каждой минутой я боялся его все более и более и до самого его ухода положительно не решался поднять глаз, чтобы он как-нибудь не прочитал в них самых сокровенных моих мыслей.

Но когда я остался один, я не почувствовал себя лучше. Все это дело представлялось мне таким мрачным и притом так дурно начатым. Положим, я проник в замок. Но приветливый голос мадам преследовал меня, равно как и исполненный подозрения и угрозы взор немого привратника. Когда я вскоре по его уходе встал с места и подошел к двери, она оказалась запертой. Комната была наполнена сырым и затхлым воздухом, точно погреб. Сквозь решетки окон я ничего не мог различить в ночной тьме, но до меня доносился монотонный скрип древесных ветвей, и я понял, что окна моей комнаты выходили в ту сторону, где лес примыкал к самой стене дома и куда даже днем не проникал солнечный свет.

Несмотря на все, усталость в конце концов взяла свое, и я заснул.

Когда я проснулся, комната была наполнена серым светом, дверь стояла открытой настежь, и Луи со смущенным видом стоял у моей койки, держа в руках чашу с вином и блюдо с хлебом и фруктами.

– Угодно вам будет встать, сударь? – сказал он. – Уже восемь часов.

– Охотно встану, – колко ответил я, – если вы потрудились отпереть дверь.

Он покраснел.

– Это ошибка, – пробормотал он. – Клон привык запирать эту дверь и по рассеянности запер ее вчера, забыв, что вы…

– Остался внутри?

– Так точно, мосье.

– Не думаю, чтобы эта рассеянность понравилась мадам де Кошфоре, если она узнает об этом.

– Ах, сударь, если бы вы были добры не…

– Не говорить ей об этом? – сказал я, многозначительно глядя на него. – Хорошо, если, конечно, это не повторится.

Я видел, что этот парень был не то, что Клон. У него были инстинкты фамильного слуги, и теперь, когда дневной свет разогнал его страхи, он стыдился своего поступка. Приведя в порядок мою постель, он с явным отвращением оглядел комнату и пробормотал, что мебель главных комнат увезена из замка.

– Господин де Кошфоре за границей, кажется? – спросил я, одеваясь.

– И должно быть, останется там, – равнодушно ответил он, пожимая плечами. – Мосье, без сомнения, слышал, что наш господин попал в беду. Весь дом поэтому в трауре, и мосье должен будет извинять нам многое. Мадам живет уединенно, а дороги плохи, и гостей бывает мало.

– Когда лев болен, шакалы бросают его, – сказал я.

Луи утвердительно кивнул головой.

– Это правда, – простодушно ответил он.

Я видел, что это человек правдивый, честный и преданный, – одним словом, такой, каких я всегда люблю. Я продолжал осторожно расспрашивать его и узнал, что он, Клон и еще один человек, живший над конюшнями, составляли всю мужскую прислугу громадного дома. Мадам, ее золовка и три женщины составляли женское население замка.

Починка моего гардероба отняла у меня довольно много времени, так что было уже наверное десять часов, когда я оставил свою мрачную келью. В коридоре меня ждал Луи, который сказал мне, что мадам и мадемуазель находятся в розовом цветнике и будут рады видеть меня. Я кивнул, и он повел меня по нескольким темным коридорам в гостиную, через открытую дверь которой врывались веселые лучи солнца. Оживленный свежим и приятным утренним воздухом, я бодрой поступью вышел в сад.

Обе дамы расхаживали взад и вперед по широкой дорожке, которая делила садик на две части. Сорные травы в изобилии росли под ногами, розовые кусты, тянувшиеся по обеим сторонам дорожки, своевольно простирали свои ветви по всем направлениям, а темная тисовая изгородь была утыкана новыми побегами, не знавшими стрижки. Но я на все это не обращал внимания. Грация, благородство, величавость обеих женщин, которые медленно шли мне навстречу и которые в одинаковой мере обладали этими качествами, хотя различались между собою по всем другим, лишили меня способности замечать все эти мелочи.