Жан-Мишель Генассия - Обмани-Смерть

Мой отец принадлежал к Англиканской церкви, но в храм не ходил и позволял маме молиться любым богам, а я воспринимал ее… пантеон как отсутствие бога в принципе. Божественная природа – суть редкость. Христианская доктрина, более простая, основанная на любви к ближнему, прощении ошибок, искуплении вины и высокой морали, казалась понятней, а единый бог – убедительней и реальней сотен индийских божеств. Я полагал, что Иисус – правильный выбор, и по идее должен был не раздумывая присоединиться к Его адептам, если бы не одно существенное «но»: за два тысячелетия безраздельного господства над западным миром учение Христа не слишком преуспело. Люди вели себя так, словно Его не существовало. Бесчисленное число мужчин и женщин ходили по воскресеньям в церковь, а в будние дни без устали попирали все заповеди. Какова цена Завета Господня, если им пренебрегают, и что это за немощный бог, который не способен заставить последователей почитать его? Я вспомнил ужасную смерть Бобби Сэндса [33] Бобби Сэндс (1954–1981) – ирландский активист, член Временной Ирландской республиканской армии и депутат парламента Великобритании. Инициатор Ирландской голодовки 1981 г., результатом которой стала смерть самого Сэндса и еще десяти республиканцев. На их похороны пришло более 100 000 человек. и его товарищей, которым Тэтчер позволила медленно умирать от голода, хотя ее слово могло их спасти… Нет, я не мог молиться тому же богу, что и Тэтчер. Ему точно недостает могущества, раз он не сумел заставить женщину проявить сострадание на этом свете.

Главная проблема заключается в привнесении в религию логики. Мы хотим, чтобы Господь реагировал, как человек, и думал тоже по-людски. Этого не происходит, значит Он не такой, как мы. Я сказал себе, что не обязан принимать решение немедленно. Необходимо глубже вникнуть в проблему, обсудить вопрос с компетентными людьми. Возможно, нет смысла обращаться к какому-то отдельному божеству: если Всевышний существует, он услышит мою просьбу, если Он действительно так велик и всевластен и управляет всем в нашем мире, то не разгневается, что я обратился к Нему не по имени. Важны молитва и искренность.

Я просто хотел, чтобы моя мама была жива. Богу, сотворившему столько великих деяний, ничего не стоит спасти женщину. За ее излечение я готов был отдать все, что имел, а если понадобится, то и стать монахом.

Я взял первую из «прикарманенных» ламп, налил масла и выпрямил фитиль. Я догадывался о смысле этого действа. И в Индии, и в Англии люди зажигают свечи, чтобы подать Ему знак: «Эй, вы там, я существую, прошу, выслушайте меня!» Это должно было позволить установить связь. Одной спичкой я зажег все три лампы, выключил свет и опустился на колени. Язычки пламени тянулись вверх, моя тень танцевала на стене. Я закрыл глаза и от всей души воззвал к тому, кто вряд ли хорошо меня знал. Но Он услышит, если и правда где-то там существует. «Спаси мою мать. Ты всемогущ. Она для Тебя ничто. Забери другую женщину, ведь я не могу без мамы. Я буду почитать Тебя, сражаться с Твоими злопыхателями, стану самым верным Твоим слугой. Я расскажу всем о Твоем деянии, и они полюбят Тебя, как я. Клянусь. Можешь мне верить, я никогда не врал – во всяком случае, насчет важных вещей. Умоляю, сжалься, спаси ее. Пусть живет, мне больше ничего не нужно».

Я повторил молитву много раз и почувствовал, что Он слушает, слышит и снизойдет. У меня сохранились смутные воспоминания о той ночи, точно знаю одно – что видел кошмар. Про адское пекло…

Я проснулся в тот момент, когда на мою кровать обрушилась потолочная балка. Дом горел, я не понимал, что происходит. Кровать осела набок, меня зажало между стеной и балкой, шевельнуться я не мог, левое бедро жгло огнем и разрывалось от боли. Я закричал, но никто не мог услышать мой голос из-за неумолкаемого треска огня и глухого стука падающих кирпичей. Крыша разошлась, и в эту широкую щель были видны луна и серые тучи. Пламя пожирало мою комнату, пол у окна вспыхнул, как факел. Мне показалось, что кто-то выкрикивает мое имя, и я подал голос: «Я здесь! Я не могу шевельнуться!» У меня не было сил даже приподняться, с крыши летели искры, а густой дым тянулся к разлому.

– Мама! Мама, ты меня слышишь?

Мне никто не ответил. Огонь неумолимо приближался, глаза сильно щипало. Подушка, которую я не без труда вытащил из-под головы, чтобы заслонить лицо, мешала дышать, я отбросил ее и снова закричал:

– Мама, ты меня слышишь?

Я не боялся умирать, не паниковал, лежал с закрытыми глазами и собирался с силами, но балку сдвинуть так и не сумел. Пол на лестничной площадке рухнул, вверх взметнулись огненные светлячки, меня обдало волной жара, и дом зашатался. Где-то далеко завыла пожарная сирена, я решил опять позвать на помощь, но не издал ни звука, а может, не услышал собственного голоса. Я сопротивлялся сну, снова и снова пробовал кричать, голова кружилась, кружилась… Все кончено, значит так тому и быть.

Я очнулся в больничной палате, не той, что в прошлый раз, но с такими же серовато-желтыми стенами. Ужасно болела голова, в нос был вставлен носовой кислородный катетер. Слева, на стойке капельницы, висел пакет с раствором глюкозы. Шадви о чем-то тихо переговаривалась с Джайпалом, а мать Карана сидела рядом с кроватью. Увидев, что я шевельнул рукой, она встала, вытащила трубочки у меня из ноздрей и спросила: «Ну как ты?» Я ответил: «В порядке», хотя дышал тяжело, как марафонец на финише.

Выяснилось, что я сломал левую голень и меня прооперировали, вставили специальные штифты. Ужасно хотелось пить, Джайпал помог мне приподняться, а Шадви дала воды. Я сумел сделать всего глоток – остальное пролилось на пижаму.

– Что произошло?.. Как мама?

Едва успев произнести эти слова, я почувствовал, как неумолимая волна тащит меня на глубину. Шадви печально улыбнулась.

– Как она? – срывающимся голосом повторил я.

Она покачала головой и заплакала.

– Пожарные оказались бессильны… – сказал Джайпал.

– Где она?

– Чудо, что ты спасся, Том. Дом сгорел без остатка. Ничего не осталось.

Я вспомнил пожар и заревел, как малолетка, икал и всхлипывал, заливаясь горючими слезами.

– Поплачь, мой милый, тебе нужно выплакаться… – Мать Карана вытерла мне лицо платком.

– Мы дозвонились твоему отцу в Мюнхен, – сообщила Шадви, – он должен вернуться сегодня вечером.

И отец вернулся, но не для того, чтобы обнять меня, утешить, сказать, как он счастлив, что его единственный сын цел и невредим, признаться, что горюет вместе со мной. Я не услышал от него слов о том, что мы остались одни, но будем все время говорить о маме, никогда ее не забудем и наша любовь к ней не иссякнет до конца жизни. Отца не обеспокоили ни мой перелом ноги, ни ожоги, он посмотрел на меня с недоверием и спросил таким тоном, как будто обращался к одному из коллег: «Ну и что произошло?» Отец хотел понять, из-за чего начался пожар, я не знал, предположил короткое замыкание, и он трижды повторил вопрос, чем совершенно меня достал.