Жан-Мишель Генассия - Обмани-Смерть

В полете я сидел, приклеившись к иллюминатору, и смотрел вниз. Мы покидали Дели в конце марта 1980-го. Столица была окутана жаркой дымкой. Самолет оторвался от земли, и я увидел мой бескрайний город. Когда он растаял, исчез из виду, я почувствовал себя предателем и поклялся, что скоро вернусь. «Вот увидишь, Лондон очень похож на Дели , – попыталась утешить меня мама. – Во всяком случае, я так думаю…» Солнце, сверкающее над облаками, сопровождало нас на родину отца, но, приземлившись в середине дня в Хитроу, мы увидели низкое свинцовое небо. Когда я вы шел на трап, на лицо мне упали тяжелые дождевые капли. Я сразу возненавидел эту страну.

Отец ошибся. Он утверждал, что его в прямом смысле слова обобрали, что нельзя было доверять начальнику департамента по работе с персоналом. Как бы там ни было, результат вышел плачевный. Новое жилье в Гринвиче оказалось на порядок теснее прежней квартиры! Кукольный домик из красного кирпича, ничем не отличающийся от соседних, с бесполезным до идиотизма садиком под окнами. Мы вылезли из такси, отец вошел первым и обнаружил, что электричество отключено, в кухне едва могут разойтись два человека, а из гостиной – она же столовая – открывается вид на улицу. Выцветшие обои в желто-серых тонах, должно быть, поклеили еще до войны. Мама дважды обошла эти «хоромы» и спросила: «Ты совершенно уверен, что не перепутал адрес?» Отец кивнул. «Но с нас запросили безумные деньги!» Он ответил, что таковы лондонские цены, и добавил в утешение: «Ничего, когда получим наши вещи и все расставим, станет поуютней…»

Пока наш багаж плыл в Англию, мы жили в отеле «Королевский Дуб» и открывали для себя Лондон. Мама была уверена, что столица Британского Содружества похожа на Дели, но ошиблась. Она оказалась невзрачной, вонючей и до безобразия унылой, правда мусор на улицах не валялся, не было ни коров, ни собак, ни рикш. Я сразу невзлюбил этот мрачный город.

Отец попытался найти другое жилье, но из этого ни чего не вышло – не хватало средств, ведь он лишился «командировочной надбавки» [16] Экспатриационная надбавка, которую получает откомандированный иностранный специалист. . В Индии мы были богатыми. Однажды вечером, за ужином, отец рассказал, что в Бангкоке скоро откроется вакансия и мы можем туда поехать. Я радостно закричал: «Да-а-а!» – но мама покачала головой, и они продолжили изучать объявления о сдаче внаем. Увы, все квартиры стоили дороже и либо были не намного больше, либо находились слишком далеко от центра.

Электричество включили, и стало ясно, что обои придется менять, это тоже влетело в копеечку. Родители заняли большую спальню на втором этаже, а я поселился в гостиной на первом. Когда грузовик привез наши вещи, выяснилось, что в дом не удастся занести и трети коробок. Сосед одолжил нам брезент, чтобы прикрыть оставшиеся на улице пожитки от мелкого нудного дождика. Все, что стояло в садике на траве, размокло, заплесневело и пошло на выброс. Нет худа без добра – освободилось немного места.

В начале апреля я сдал тест в Гринвичской школе, и меня приняли, несмотря на пробелы в английском. Такая же проблема была у большинства ребят, чьи родители недавно вернулись из-за границы. Мама считала, что справиться с отставанием поможет чтение, но я начинал зевать, едва одолев две страницы. Чтобы не слушать нотаций, я говорил, что возьму Диккенса и пойду к себе, но, когда мама начинала задавать вопросы, не знал, что отвечать. Нравилось мне читать только еженедельный комикс «Battle Action Force» [17] «Сражения вооруженных сил» (англ.). . Отец считал, что «эту жестокую дрянь» следует запретить, мама не соглашалась: «Пусть хоть что-нибудь читает!»

В Индии лица у людей были яркими, самых разных оттенков, а здешние выглядели белёсыми, как яичная скорлупа, или серыми, как стены, дождевики, газон и небо. Вокруг пахло топленым свиным салом и рыбой с чипсами. Даже чай у англичан был пресный и бесцветный. Но сильнее всего меня доставала тишина, ведь даже противный, пропитывающий тебя до костей дождь падал на землю совершенно бесшумно. В Индии муссон становился благословением небес, английская мокрядь была проклятием. Никакой суеты на улицах, ни один автобус не тормозит так резко, что покрышки вздрагивают, бесчисленные велосипеды и мотороллеры не мечутся из ряда в ряд, тысячи рикш не оглушают пешеходов мерным «тук-тук», а горожане не перекликаются на двадцати языках. Водители не сигналят в бессильной злобе, из храмов не доносится музыка. И собаки не лают, их не спускают с поводка. Я ненавидел этот покой, он мешал мне спать.

В первый вечер я один отправился в супермаркет и начал переходить улицу. Какой-то тип, весь в сером, ужасно возмутился, что я не дождался зеленого человечка. Я объяснил ему, что никого зеленого или красного не видел, тогда он протянул руку и закричал: «Ах ты, маленький придурок! Разве человечек не зеленый? А теперь не красный, а?» Я стоял на тротуаре и видел только серых людей. Таких же, как этот крикун. Он что, сумасшедший? Придется спасаться бегством…

Я пребывал в унынии. Дели остался на другом конце света, а я умру молодым в этом гнусном городе. Отец особо грустить не станет – за компьютером мир кажется ему идеальным, а мама, когда поправится, выйдет на работу, она только того и ждет и ни о чем другом не говорит. Я чувствовал себя неприкасаемым в собственной семье. Родители быстро меня забудут, а моя душа перевоплотится, я стану настоящим индусом и буду жить в родной стране, а не в Англии. Мне все здесь ненавистно: их вежливость, чертово хорошее воспитание, навязчивая любезность, их кретинский футбол, не смешной юмор и бледная кожа. Я мечтал сбежать, вернуться в Индию на корабле или самолете – это наверняка нетрудно – и не переставая строил планы. Однажды утром дождь перестал, и мама позвала меня прогуляться в Гринвичском парке.

Я и по сей день не обошел все британские парки и не могу сказать, который из них самый красивый. Я побывал во многих, но Гринвичский парк неповторим. Он один из самых старых, и следы человеческого вмешательства здесь почти стерлись. Любой, кто гуляет по парку, приходит к выводу, что только ее величество Природа могла создать подобное великолепие. Впрочем, чувство величия и абсолютной гармонии, так прочно соединившееся в моей памяти с образом Гринвичского парка, могло быть вызвано тем, что я открыл его для себя в восемь лет, вместе с мамой. Вспоминая о ней, я всегда представляю нас именно в этом месте.

Я никогда не видел такого огромного, покрытого лесом пространства. Я до сих пор не выучил названия всех деревьев, но это не имеет значения, ведь они существуют для созерцания, а больше всего меня впечатлили гигантские кедры. В тот день солнце прогнало тучи, и влажная трава блестела, как «новорожденная». Мы шли по парку, держась за руки, смотрели на Темзу и огромный, окутанный дымкой Лондон.