Народное творчество - Гэсэр

Бабушка Манзан-Гурмэ,
За старанье благодаря,
Похвалила богатыря.

А затем от недуга-врага
Белым жаворонком Азарга
Начала царевну лечить.
С дивной птицей, дарующей милость,
Над Наран-Гохон наклонилась,
Приложила к спине спиной,
И к груди – другой стороной.
Белый жаворонок Азарга
Исцеленье приносит больной,
Будто всасывает в себя
Яд болезни ее затяжной.
Перестала кашлять царевна,
Поправляется каждодневно:
День за днем и за ночью ночь
Крепнет Солнца юная дочь,
А болезнь убирается прочь!

И седая Манзан-Гурмэ
Весела всей великой душой,
Рада радостью самой большой,
Птицу – жаворонка Азарга,
Благодарная, освятила
Долговечным своим молоком
И на волю, ввысь отпустила,
И увидели все кругом,
Что царевна юная снова
Весела, красива, здорова,
Что на Западном небе опять
Храбрецы – пятьдесят и пять —
Стали радостно жить-поживать,
А воители неба Востока
Стали западным издалёка
Битвой-местью грозить-угрожать.

Дальше сказывается сказ.
Произнес как-то слово Хурмас,
Повелитель богатырей:
«Что мне мясо баранье и бычье?
Мне другой захотелось добычи —
Поохочусь на диких зверей.
Погляжу на стада-табуны,
На людей мне подвластной страны,
Погляжу на свою державу,
А потом, говорит, на славу
Я устрою охоту-облаву».

Хан-Хурмас произнес это слово,
Стал коня снаряжать гнедого.
Возвышался Бэльгэн, как гора.
Как у зайца, уши остры.
Недоуздок из серебра,
И блестит серебро узды.
Принялся богатырь за труды.
Он повел коня по камням,
Чтоб копыта стали тверды,
Он по льду повел скакуна,
Чтобы круглыми стали копыта,
А потом с утра дотемна
Стал поить его черной водой,
На равнине его стреножил,
Чтобы ястребом взвился гнедой,
На вершине его стреножил,
Стал кормить прошлогодней травой,
Чтобы конь свою мощь умножил,
Чтоб как сокол парил боевой!

У коня из бархата холка,
А потник – из лучшего шелка.
Скакуна седлают седлом,
И сверкает оно серебром,
И нагрудник из серебра,
И нахвостник из серебра.
Перетянута туго-туго,
За подпругой видна подпруга,
Крепкий повод, красивый, тугой,
За седельной закинут лукой,
За седельной подушкою – плеть,
Хороша ее рукоять…
На таком бы коне сидеть,
На таком бы коне скакать!

Скакуна, что дышал привольем,
Хан-Хурмас к серебряным кольям,
К светлой коновязи привязал,
Посмотрел на него и сказал:
«Он готов для охоты вполне —
Приготовиться надо и мне!».

Облачил он в сорочку тело,
А холстина, как снег, блестела,
Из парчи он рубаху надел,
На одежды свои поглядел
И отменные выбрал штаны,
Из лосиной сшитые кожи,—
Словно печень, они черны,
И на замшу они похожи.
А потом сапоги натянул,
Что из рыбьей сделаны кожи,—
Черной юфти она дороже.
А потом на плечи надел
Из парчи накидку-дэгэл —
Богатырское облаченье.
Только пальцем большим шевельнул
И все семьдесят медных застежек
Сразу пальцем одним застегнул!
Он потом свой стан затянул
Кушаком извитым, прославленным,
Серебром и златом оправленным.
Он кольчугу надел и щит —
Ничего их не устрашит:
Ни равнин дожди многодневные,
Ни дружин вожди многогневные!

Он соболью шапку надел,
Что казалась огромной копной,
Кисть была словно холм травяной
И дрожала от ветра дорог.
Нацепил он на правый бок
Закаленный булатный меч,
Сотворенный для ратных встреч:
Он на восемьдесят шагов
Удлинялся при виде врагов
Иль сжимался на восемь шагов,
И при этом он был таков:
Острие – хитрей колдуна,
На ребре видны письмена.
Он привесил налучник стальной
Шириною в простор степной,
Нацепил он колчан, шириной
Равный узкой долине речной.
Он упрятал в налучник свой
Желтоцветный лук боевой
С крепкой шелковой тетивой,
С завитками из козьих рогов
И опасный для грозных врагов.
«Все готово, – подумал Хурмас, —
В путь-дорогу пора в добрый час».

Он выходит на двор, величавый
Повелитель небесной державы.
Открывает хангайскую дверь
Из чистейшего перламутра,
Без соринки, светлый, как утро,
Позади оставляет порог —
Белоснежный мрамор Хангая,
И по лестнице из серебра,
Ни ступеньки не пропуская,
Он спускается со двора.
А попробовали б спуститься
Жеребенок и кобылица!
А пошли бы за смельчаком
Кобылица да с лончаком!

Подошел он к серебряным кольям,
Где стоял на привязи конь,
Наслаждаясь небесным раздольем.
Хан-Хурмас погладил гнедого,
Приласкал коня удалого.
Взял он повод в левую руку,
Взял он плетку в правую руку,
Быстро ноги вдел в стремена,
На гнедого вскочил скакуна
И уселся крепко в седло
Из якутского серебра,
Возвышаясь, точно гора.
Круг проделал он, повторяя
Светлый солнечный круговорот,
И, как вихрь, помчался вперед —
Только пыль взметнулась густая,
Только шапки высокая кисть
Трепетала нитями алыми,
Развевалась над серыми скалами.

Путь Хурмаса давно ли начат,
Долго ль, коротко ль едет-скачет,
А до северной стороны,
Где паслись стада-табуны,
Доскакал властелин страны.
Оказался несметным скот,
Лошадям был потерян счет,
И китаец белобородый
Охранял овец и коней
Наилучшей, ценной породы.

Поздоровался с ним Хурмас,
И, насколько хватал его глаз,
Он увидел стада-табуны:
Овцы тучны, а кони сильны,
Не убавились овцы в числе,
Не убавились кони в числе,
Стало больше их, стали крупней.
И решил небожитель Хурмас:
«Напою овец и коней».
И к великой реке тогда,
Где черна, кипуча вода,
Он погнал табуны-стада.
То покрикивал криком тонким,
То покрикивал криком звонким,
То покрикивал громко, в голос,
И от криков степь раскололась
Под ягненком и жеребенком!

Он пригнал бесчисленный скот
К необъятной черной реке.
Стадо, вырвавшееся вперед,
Жадно воду чистую пьет,
А стоящее вдалеке
Лижет камни, тонет в песке.

Хан-Хурмас поскакал на юг.
Сколько пастбищ было вокруг,
Сколько было коров и быков
На зеленом просторе лугов!
Охранителем этих стад
Был китаец черноголовый,
И при нем быки и коровы
Приумножились: их число
С каждым днем росло и росло!

Говорит глава смельчаков:
«Напою коров и быков!»
И к реке он погнал стада,
Где желта и обширна вода.
То скрипучий крик издавая,
То могучий крик издавая,
То склоняясь к коню, то вставая,
Он пригнал бесчисленный скот
К необъятной желтой реке.
Стадо, вырвавшееся вперед,
Жадно воду чистую пьет,
А стоящее вдалеке
Лижет камни, тонет в песке.